Канифоль. Наталья Сергеевна Гордеева

исполнения ролей.

      Соня топталась у раздевалки, поджидая тётю. Она не понимала, как можно взять и вымарать человека из списка, оставив на его месте белую, воняющую канцелярской замазкой строку.

      Коллеги преувеличенно бодро желали приме скорее вернуться к работе. Молодые солистки суеверно отводили глаза, кордебалет равнодушно возился у шкафчиков.

      Высокий стройный мужчина нежно расцеловал Мону на улице и донес её сумку до такси; без грима он выглядел старше, и девочка не сразу узнала в нём премьера. Он галантно усадил их в машину и передал Моне отрывной листок с телефоном, шепнув: «Это один из лучших артрологов в стране. Сходи, не затягивай».

      На Соню премьер привычно скосил глаз.

      – Ещё увидимся, клоп, – предрёк он, легонько щёлкнув ее по носу на прощание.

      Специалист в голубом халате рассматривал рентгеновские снимки Моны на свет, как кортадор, оценивающий качество мясной нарезки.

      Она неторопливо листала журнал, ожидая вердикта.

      Соня задрала ноги над кафельным полом, шурша бахилами. Едва уловимо пахло хлоркой. Больничного пола не хотелось касаться; девочка застыла, вцепившись в стул, с вытянутыми ногами.

      – Софья, ты косолапишь, – заметила тётя, перелистывая страницу. – Будь добра, или выверни пятки вперёд, или опусти ноги.

      Она выслушала приговор со спокойным лицом, поблагодарила за приём и окликнула племянницу.

      – Я советую решаться в ближайшее время, – убеждал доктор, заполняя бумажки.

      Ему явно жаль было заканчивать консультацию. Он принялся расписывать этапы лечения, но Мона встала, накинула ремешок от сумки на плечо и повторила:

      – Спасибо, я поняла.

      – Да что вы поняли, барышня, – вздохнул он ей вслед. – Показались для галочки, а поступите всё равно по-своему. Будете выступать на уколах до последнего, а потом инвалидная коляска…

      Самая красивая женщина из тех, кто бывал у него в клинике, ускользнула. Соня думала, как ему обидно и странно, что напоминанием о Моне послужат лишь призрачные очертания рентгенограммы.

      Достав их домашний телефон, доктор звонил неделями, то приглашая её на свидание, то уговаривая начать лечение; его звонки порядком надоели обеим. Соне вменялось в обязанность брать трубку и невинным голоском отшивать абонента, а тетя биржевыми жестами показывала, до которого часу она занята.

      Азиз жалел невезучего соперника.

      – Бедный доктор, извёлся весь… Может, послать ему билеты на твой спектакль?

      – Человеку, грозившему мне инвалидной коляской?! Ни за что, – оскорбилась Мона.

      – Что же ты собираешься делать дальше?

      – Как – что? Дотанцую сезон.

      Она смогла.

      Тело слушалось её, следуя курсу, проложенному её волей. Мона выполняла лечебный класс вместо обычного, на репетициях проходила партию вполноги, посещала массажиста. Стоя в пачке над оркестровой ямой, она договаривалась с дирижёром о темпе вариаций, и тот, очарованный, черкал себе отметки в партитуре и целовал ей руку.

      Ей