Канифоль. Наталья Сергеевна Гордеева

смолкало, и ей в спину устремлялся отчаянно ненавидящий взгляд.

      Соня отказалась есть. Она налила в кружку чаю и ретировалась с кухни, отметив про себя абсурдность ситуации: прима собственноручно готовит завтрак для более чем посредственной танцовщицы кордебалета.

      – Ой, да тут скорлупка, – фыркнула Ирма, пальцами вытаскивая из пышного омлета песчинку. – О моих старых костях заботишься? Решила обогатить их кальцием?

      – Тебе не помешает, – заявила Мона. – Софье, кстати, тоже. Надо будет подобрать ей курс витаминов, а то совсем квёлая.

      – Удивительно, насколько вы похожи внешне, – подхватила Ирма, вынимая из пачки новую сигарету. – Она твоя копия!

      – Копия, – согласилась Мона, щёлкая зажигалкой. – Только бездарная.

      Гостья со вкусом затянулась, выпустила дым в потолок, и они вдвоём громко, неприлично заржали.

      …От пальцев Моны на Сонином предплечье надолго остались синяки.

      Включив кассету, Соня очнулась и увидела белый шум. «Должно быть, отмотала лишнего. Вернёмся на пару минут назад».

      Финальные аккорды, аплодисменты, всеобщее ликование. Занавес опускается. У артистов несколько секунд на передышку, затем занавес поднимут, и кордебалет, однократно откланявшись, скромно выстроится сзади, у декораций. На сцену выбегут корифеи, быстро пококетничают; кто-то получит цветок, пошлёт воздушный поцелуй и отбежит в сторону.

      Очередь премьеров. Базиль почтительно выводит за руку Китри; поклон, ещё поклон; долгожданное появление Дон Кихота и Санчо Пансы. Обмен любезностями между исполнителями главных партий. Работницы зрительного зала выносят артистам цветы; в Мону летит чайная роза с передних рядов, она поднимает её… рябь.

      Запись оборвалась. Соня, не поверив своим глазам, перемотала кассету ещё раз.

      Поклоны, полёт розы, рябь.

      Мона стёрла Азиза на видео, как будто стереть его из их с племянницей жизни было недостаточно.

      Кассета закончилась. Соня, съёжившись, сидела на полу, вглядываясь в пустоту сухими глазами. Заставив себя, наконец, подняться, она выключила магнитофон, задёрнула на тётином окне шторы и только тогда позволила себе заплакать.

      Распаренная в душе, кожа отделялась от ранок по кусочкам. Соня, чертыхаясь, промокнула глубокие ссадины полотенцем; спину тут же защипало.

      «Чёртов Влад, чёртова поддержка, чёртов грёбаный балет!»

      Амелия бы на её месте посмеялась над казусом, заверила партнёра, что всё в порядке, а на следующей репетиции заехала бы ему коленом в пах.

      Пока Соня яростно желала развязаться с балетом, Амелия упорно стремилась стать лучшей, устраняя преграды на своём пути. Все поля её школьных тетрадей были изрисованы подъёмами, икрами, пуантами и пачками. Амелия служила; Соня сдавала себя в аренду. Танец Амелии вырастал из любви; Сонин танец был замешан на злости. Злость питала каждое па, множась и мутируя, как лернейская гидра, и стала единственным жизненным ресурсом на пепелище её «я».

      Именно тётя отдала