Или победить. Или умереть. Юлия Владимировна Букатова

вновь захлопала глазами, надувая сложенные трубочкой губы. В ее белой голове не могло сойтись, как можно протестовать против чего–либо, но ничего не предпринимать. А я понимала, что это мой долг перед родителями, который нужно выполнить. Это было сложно объяснить, я и сама плохо понимала, почему так внутри бешусь, но ничего не делаю. Возможно, осознание бесполезности протеста, не давало мне ничего сделать.

      –Сбежала бы, да и дело с концом. Ну, Вессалини, в тебе течет французская кровь! Французы никогда не терпели ущемления своей свободы.

      –Мою французскую кровь убили индейские корни, – усмехнулась я, разминая затекшие пальцы, – в этой жизни не всегда все так, как нам хочется, это тот случай.

      Она вновь замолчала, и долго о чем–то думала, забывая моргать.

      Оставшуюся дорогу мы молчали. Я уныло смотрела на дома, людей, экипажи, проезжающие мимо, а Машье дремала, изредка открывая глаза, и глядя в окно, за которым практически ничего не менялось.

      Лишь через тридцать минут экипаж остановился у ворот, заставив Машье проснуться и вскочить. Она испуганно осмотрелась, словно не было трех месяцев плаванья, почти двадцати пяти дней дороги от Веракруса до Мехико, и очнуться она должна была во Франции, а не за тысячи миль от нее. Но понимание, едва различимое в глазах, все же пришло, и, протерев лицо ладонью, она сонно произнесла:

      –Я думала, это никогда не случится.

      –Мне помочь вам с вещами? – спросила я, пропустив мимо ее реплику.

      –Зачем? – Она по-доброму улыбнулась, потягиваясь и хрустя затекшими костьми, – есть же извозчик. Каллет, мужчины сами взяли на себя работу тяжеловозов, пару ласковых слов, и он занесет и чемоданы и меня на руках. Я и сама могу, но зачем лишний раз тратить силы.

      Продолжая улыбаться, Машье открыла дверь экипажа, выпорхнув на горячую улицу, полную разношерстных звуков – от криков аро на пальмах до смеха мимо проходящих людей, не теряя времени, подходя к кучеру. Я вышла следом, немедленно получая в лицо, запах нагретого зноем города.

      –Молодой человек, – певуче протянула Машье, расправляя плечи и набирая в грудь воздух, от чего ее и без того не маленький бюст стал в разы больше. – Я провела двадцать пять дней в дороге, вы знаете, как это много? Может, вас не затруднит помочь двум хрупким леди с вещами?

      Я смотрела на Машье с легкой улыбкой, поражаясь ее актерской игре, покачивая головой и жалея, что не вижу лица извозчика, а лишь края его широкой соломенной шляпы. Женевьев продолжала улыбаться, а парень, рассмеявшись, прыгнул на землю, и, подойдя ближе ко мне, отцепил чемоданы.

      Это был простой парнишка, лет двадцати пяти, явный метис, с загоревшей уже на солнце кожей и сильно вздернутым носом. Такие как он тысячами слонялись по Мехико – кто, идя с работы, а кто бродяжкой.

      Пока Машье продолжала щебетать с кучером, я взяла ключи, пройдя пальмовую аллею, и открыла дверь.

      Пройдя крохотный дворик, извозчик занес чемоданы в дом, поставив их у окна, которое выходило в сад, усаженный плодовыми деревьями и дорожкой цветов. В небольшом