Реликварий ветров. Избранная лирика. Александр Радашкевич

мой бренный замок,

      чтобы погрёб неверными стенами.

      3. IV.1978. Пб.

      7. ВЕЩИ

      Разбирать наши вещи, словно шарить

      в осколках, кровью срезы пятная; словно

      нежить ребёнка, лицом прижимаясь. Разбирать

      наши вещи, как кататься по полю, цветы

      подминая, как снимать страшный бинт

      с незатянутой раны. Это – полки романов,

      обломившийся мостик в доживающем парке,

      это – в палые листья врыться, теряясь.

      Залетая в бестенье, колыхнуть наши звёзды.

      Целовать наши вещи. Затекают колени.

      9. VI.1978. Пб.

      Чужбинное кладбище

      I

      В вечерний свет ноябрьского утра

      по льдам скольжу неловко и кошу

      на остеклённую неотмершую зелень,

      пот окон и растерянные ноги вкось

      снующих.

      За поржавелою решёткой

      разбухшие могилы. Что старше – коченеют

      вдоль бурых стен. Всю ночь

      вчера валило. Сегодня тает. Что делаем,

      скажи, мы в этом мире ватном.

      28. XI.1978

      II

      В день вешний под разливом облаков

      сорвёмся с белками скользить

      промеж могильных плит! Пускай

      погост не тот, куда, стеня, изгой

      придёт стрелять в широкий лоб

      на холм, под коим мать лежит; не тот,

      чтоб атлантиды облаков следить всерьёз

      иль в неурочный час застать

      здесь что-то, кроме мокрых бегунов

      (за каждым – смерть трусцой), но места

      нет живей. И поделом, мой вешний Бог,

      саднит чужбина.

      9. III.1979

      III

      И в снежных сумраках шурша,

      приветные я оплетал опять могилы

      следами. Русская судьба,

      без спроса, без толку, безмолвьем подарила.

      Незатвержённые слова навырезала мне чужбина,

      чтоб, в снежных сумраках шурша,

      прозванья скошенных за веки плыли

      от ломких глыб: его жена, их сын. Их снег

      забил, вчитавшись до меня, до вас,

      но вам они едва нужны ли.

      Вас нет. И лучше: не одна душа,

      свечой дрожа, тропу мне переплыла

      по сумракам, снегами не шурша.

      22. II.1980. Нов. Гавань

      Павловский парк

      Тесна мне комната моя – о как! —

      и заключающий дворец, чьи пропады дурят.

      Мне Город тесен, что похож на вечность —

      там она! – и чей отлив заботит так,

      как покидающая кровь. И что тесней

      уединения, что страстной слабости к тебе ли, к вам?

      Размины горло перевьют, и возлетаем —

      вислый флаг. Теснее музыки и книг

      лишь сны, что ловят нас. А дальше НО,

      и это парк. Лишь НО просторно нам.

      О повидавшие конец, он ваш – но не его.

      Он место, где случался Бог. Следы очей

      и стоп Его там проницают грудь и лоб.

      Там времена проводят всё сквозь воды и

      листы – всё, что не нужно никому: зачем оно холмам,

      к которым юности сбрелись – пространные о как!

      4. XI.1979.