Дочь Клеопатры. Мишель Моран

указывая дорогу. Мертвую тишину нарушали только шорох наших шагов и еле слышное потрескивание факелов. Юба спустился последним. Когда за нами захлопнулась дверь, младший брат испуганно вскрикнул.

      – Только не здесь! – рассерженно прошипел Александр, зажав ему рот ладонью. – Нечего тут бояться.

      Впрочем, никто и не думал обращать внимание на Птолемея. Взоры мужчин приковало к себе хрустальное ложе величайшего в мире царя. В сумеречном чертоге стоял насыщенный запах корицы, мирры и кассии.

      Неуверенными шагами Октавиан приблизился к саркофагу, и жрец поднял крышку, чтобы все могли увидеть героя таким, каким он был когда-то. Послышались восхищенные вздохи. Даже маленький Птолемей потянулся вперед.

      – Всего лишь тридцать два года, – проговорил Октавиан, уставившись на царственный лик, овеянный трехсотлетним покоем, и необычайно крупные розовые ладони, сложенные поверх кирасы на могучей груди.

      А потом подозвал Агриппу и Юбу, чтобы те встали рядом. Хотя его волосы действительно были очень близкого золотого оттенка, широкоплечий нумидиец с его внушительным ростом оказался более всех похожим на Александра. При скудном факельном свете я пригляделась к чужеземному принцу. От подкованных сапожными гвоздями сандалий и до ярко-красной накидки это был настоящий римлянин, только длинные черные волосы выдавали его происхождение.

      – Агриппа, корону! – приказал Октавиан.

      Тот поспешил извлечь из складок плаща тонкую золотую диадему в виде переплетенных листьев.

      Октавиан бережно возложил ее на чело Александра Македонского, а когда выпрямлялся, внезапно заметил перстень на пальце покойного. Склонившись ниже, он рассмотрел выгравированный профиль великого героя и тут же провозгласил:

      – Этот перстень станет символом Римской империи.

      – Но, Цезарь, он принадлежит…

      Агриппа развернулся, и возражения умерли на устах жреца, не успев сорваться.

      Октавиан поднял жесткую руку Александра Македонского и потянул украшение на себя. От напряжения локоть неловко дернулся назад, послышался тошнотворный хруст…

      – Его нос! – ахнул жрец.

      Октавиан в самом деле сломал переносицу величайшему из царей.

      Все в ужасе замолчали. Наконец низкорослый римлянин воскликнул:

      – Что это значит? – и огляделся вокруг. – Может, послать за авгурами?

      – Не стоит, – ответил Юба.

      – Но это хорошее знамение или дурное? Какой в нем смысл?

      – Такой, что в истории наступит переломный день, когда вы затмите завоевания Александра и сами овладеете миром.

      В глубине темных глаз мне почудился насмешливый блеск, однако Агриппа серьезно кивнул:

      – Я согласен.

      Октавиан по-прежнему не шевелился; его рука так и застыла над телом.

      – Это может быть только добрый знак, – повторил Агриппа.

      – Да… Да, знамение свыше, – кивнул Октавиан. И неожиданно прибавил: – Видно, я стану преемником Александра Македонского.

      Жрец