Дочь Клеопатры. Мишель Моран

хлопот, и строго сказал:

      – Оставайтесь у двери. В комнате ползает по меньшей мере одна змея. Всем выйти наружу и не входить.

      Мы стали ждать на пороге. Осунувшийся, побледневший Александр застыл на месте, напоминая одну из мраморных статуй, которые так любила царица.

      – Он солгал, – прошептала я по-парфянски. – Никакого триумфального шествия через три дня не будет. Он просто хотел, чтобы мама наложила на себя руки.

      Тут появился лекарь и занялся своим делом при свете лампы, бросавшей отблески на его черную кожу. Не издавая ни звука, с бешено колотящимися сердцами мы с Александром следили за ним. Отыскав на маминой руке багровые ранки, он сделал тонкий надрез чуть выше укушенного места. Затем припал губами к коже царицы и попытался вобрать в себя яд, проникший в тело. Казалось, минула вечность. Наконец лекарь выпрямился и утер окровавленный рот. По его лицу было ясно, что мы осиротели.

      Александр тихо спросил:

      – Маму ведь похоронят в мавзолее?

      Подбородок Октавиана вздернулся.

      – Разумеется, как царицу Египта.

      Я не услышала в его голосе ни раскаяния, ни даже удивления.

      – А что, детей в самом деле оставим в живых? – осведомился Агриппа.

      Октавиан смерил меня оценивающим взглядом, точно сокровища матери в мавзолее.

      – Девушка хороша. Через пару лет, когда понадобится утихомирить одного из сенаторов, она как раз войдет в нужный возраст, чтобы составить чье-нибудь счастье. Мальчишкам еще не исполнилось и пятнадцати. Не будем их трогать – и люди сочтут меня милосердным.

      – А когда же в Рим? – пожелал знать Юба.

      – Отплывем туда через несколько месяцев, как только уладим все дела.

      Глава третья

      Александрия

      1 июля 29 г. до н. э

      В Рим нам предстояло отплыть на судне, принадлежавшем матери, – на огромной таламеге, на палубе которой, среди колоннад, отцу как-то раз удалось потехи ради разыграть конную битву. Теперь по ней сновали римские солдаты, восторженно восклицая при виде каждого пустячка вроде очередной пальмы в горшке, фонтана в гроте, спальни с отделкой из слоновой кости с позолоченными изображениями Исиды, кедрового кресла или богато расшитой кушетки. Хотя вещи уже сносили на корабль, Октавиан отказывался пускаться в путь, не спросив на это воли богов.

      Стоя на пристани, мы с Александром наблюдали, как он взял в руки трепещущую куропатку и, приняв у Юбы насухо вытертый нож, молниеносным движением кисти перерезал птице горло. Кровь просочилась у него между пальцами, обагрила их и закапала на доски палубы. Взгляды всех присутствовавших обратились к авгуру, накрывшему голову плотной льняной тканью.

      – Что это значит? – потребовал ответа Октавиан.

      Авгур поднял руку и покачал головой.

      – Сначала должен образоваться рисунок.

      Юба, стоявший подле меня, улыбнувшись, проговорил по-парфянски:

      – Он полагает, будто какие-то пятна крови поведают нам, не собрались ли боги отправить корабль на дно. Хотя, конечно, если авгур не прав, вряд ли кто-нибудь выживет, чтобы рассказать о его позоре.

      – Откуда