Смерть во фронтовом Киеве. Станислав Казимирович Росовецкий

– ни с перепугу, ни с заранее обдуманным намерением. Лежал, раскинув руки, на вытертом ковре, и у виска его темнело тусклое чёрное пятно.

      Глава 4

      Увидев каменную рощу,

      поспешил он.

      “Эпос о Гильгамеше”.

      Сураев обнаружил, что вжимается в полотно двери, а как её за собой захлопнул, не смог припомнить. Страх подмял его под себя, но уже прояснилась в элементарном этом чувстве некая странность, отчего начал понемногу и соображать. Да, стены давят, и нестерпимо хочется дать волю ногам, однако ужас этот оставил убийца, которого тут уже нет. Деятель потел от страха, его запах смешался с травяной вонью дезодоранта – Сураев мог поклясться, что узнает эту смесь, если им с мужиком (дезодорант, бесспорно, не дамский) суждено встретиться. Постепенно чужой ужас его успокоил: испугавшийся должен был сразу убежать, и что-то не похоже, чтобы за следующей дверью, в ванную, кто-нибудь прятался. Опасностью несёт извне, из коридора. И как не подмывало тоже выскочить из номера, он совладал с собой и принялся за дело.

      Чувствовалось, что «Павлу Петровичу» уже не помочь. И всё же, склонившись над ним, Сураев первым делом заставил себя проверить пульс. Рука тёплая, но пульса нет. (Ещё вопрос, сумел бы сейчас нащупать пульс на собственном запястье?). Полы пиджака распахнуты, кобура под мышкой пуста, на ковре веер разнокалиберных документов. Итак, он был прав… И что из этого следует? Потом, потом… Его паспорта нет! Сураева обдало жаркой волной, но он сумел обуздать панику и вспомнить, как несчастливый его посетитель засовывал потрепанную книжечку со славным гербом СССР в правый боковой карман. Позабыв о платке, сунулся в карман чужого пиджака, и на ковер вместе с паспортом вылетел матово поблескивающий, весь в клавишах и кнопках, чёрный параллелепипед.

      Паспорт отправился на привычное место, а Сураев, как завороженный, уставился на игрушку. Наверняка там остались следы его пальцев… Решившись, поднял с полу телефон и полированной задней стенкой поднес к губам «Павла Петровича». Не замутилось.

      Пора бы и осмотреться. Возясь с мертвецом, боковым зрением давно уж он приметил, что Генкин номер грубо и поспешно обыскивали. Он тоже не может позволить себе тщательный обыск. Зачем тут осматриваться, на что ему обыск? Бежать, пока не поздно! Потом, потом, будет ещё время разобраться – зачем… Какая жалость! Чемоданчик компьютера искорежен, экран монитора разбит. А дискету ещё менты забрали… Кажется, покойный говорил, что перезапись у него с собой. Назад к нему! Дискеты нет и следа, зато в накладном кармане рубашки обнаружилась тонкая пачка стодолларовых купюр. Сморщившись, Сураев отделил себе пять бумажек, помедлил, прикидывая, а не порушить ли ему окончательно неведомый, но коварный замысел убийцы, не тронувшего или подложившего баксы, однако вернул-таки остаток на место и снова застегнул пуговку. Рубашка «Павла Петровича» показалась ему неприятно тёплой. Что грабёж, что мародерство – разница невелика! Уж лучше бы пересчитал оставленные