Струны пути. Влада Медведникова

присмотрятся, беглянка должна быть в их краях. С таким детектором, как Чаки, засечь ее будет не сложно.

      Адил взглянул на часы над монитором. Красные цифры мигали, отсчитывали секунды.

      Еще три часа до отлета.

      3.

      Неужели влюбилась, как семнадцатилетняя девчонка?

      Мари вздохнула, принялась намыливать тарелку. Вода шуршала, разбивалась о потрескавшееся дно раковины. Пальцы коченели под ледяной струей, но газ надо экономить, не включать же котел, чтобы помыть посуду. Радиоточка на стене потрескивала, сквозь помехи и шум из динамика неслась знакомая песня, и Мари сама не заметила, как подхватила ее.

      Рени молчал. Можно было подумать, что на кухне кроме нее никого и нет. Но даже не оглядываясь, Мари чувствовала, что он рядом. По-прежнему сидит у окна, и солнце вспыхивает на его волосах – белых-белых! – бликами ложится на бледную кожу. Он такой нездешний, такой тихий, что порой больно на него смотреть.

      Влюбилась? Нет, скорее это просто жалость.

      Мари закрыла кран и обернулась.

      Рени и правда сидел за столом, но не смотрел на солнечную листву за окном, а читал. Мари отыскала для него детские книжки, – тонкие, потрепанные, они пылились на чердаке. Рени совсем ничего не знал, ей пришлось учить его буквам, и он продирался через сказки для самых маленьких. И сейчас медленно водил пальцем по строкам, беззвучно шевелил губами, проговаривая слова.

      – Вишня. – Он поднял голову, встретился взглядом с Мари. – Что это?

      – Такое дерево, – ответила она. – С ягодами.

      Рени кивнул, вновь склонился над книжкой.

      Порой Мари сомневалась, что он никогда прежде не говорил на центральном диалекте. Может, из-за опытов в лаборатории потерял часть памяти, а теперь просто восстанавливал забытое? Учился он быстро, легко схватывал слова. И все же… вряд ли все так просто. Ведь у него был свой язык. В первые дни он много говорил на нем, потом перестал. Мари вслушивалась, все пыталась угадать, чья это речь? А потом услышала знакомые слова: «империя» и «война». Они звучали странно, но узнавались. Значит, все же какой-то диалект, поняла Мари. Наверное, редкий.

      Но в Рени все было чудным, не только речь. Низкорослый и тонкий – одежда Кени была ему велика, пришлось вытаскивать из глубин шкафа то, что брат носил еще в школе. Штаны из грубой ткани, почти новые – Кени вырос, не успев их износить; пару рубашек с разлохмаченными манжетами и спортивные ботинки. Матерчатый верх у них истрепался, а резиновая подошва пошла трещинами. Но ничего другого не было. «Пусть радуется, что хоть это нашли», – сказал тогда Кени.

      Он хотел, чтобы чужак ушел. Давно уже стало ясно, что Рени никто не ищет, но брат все повторял: «О чем ты только думаешь! Ясно же, откуда он такой».

      Из лаборатории, откуда же еще.

      Рени не пытался рассказать о прошлом и никогда не жаловался, но ночами часто метался в кошмарах, тихо стонал сквозь стиснутые зубы. Мари хотела и не хотела знать, что с ним делали, как он попал в лабораторию. И как сумел сбежать.

      Он