Боярыня Морозова. Владислав Бахревский

сделать себе над рекою лавку, чтоб на реку глядеть.

      Глядеть на реку – все равно что в младенческую протоку души своей. Вязкие берега жизни теснят протоку, а она, чистая до самого дна, хоть и петляет, но бежит, бежит изо всех сил, потому как остановиться нельзя – тотчас и затянет.

      На лавке своей государь один любил сидеть. Даже в тот семейный приезд улучил минуту.

      Дрожал островок мошки в теплом воздухе, и сам воздух над рекою вздрагивал – этак вздрагиваешь, покрывшись вдруг мурашками в тепле с пронзительного холода, – зима из тела земли вон выходила.

      Река лилась, причмокивая, всхлипывая, как сладко присосавшийся к коровьему вымени теленок.

      Тепло было раннее, но стойкое, и пахло уже поднятой сохами землей.

      – Спать, государь, пора, – подошел к царевой лавке Петр Семенович Хомяков.

      – Иду, Петр Семенович. – Царь встал, поглядел на молодые голые дубки, силившиеся подпирать теплое низкое небо. – Как бы дождь завтра не зарядил. В дождь птицы не полетят.

      – За ночь весь выльется – небо синей будет.

      Дождь и впрямь загулькал среди ночи.

      – Ишь какой ласковый! – удивился Алексей Михайлович.

      – В тебя, государюшко мой, – притуркнулась к мужу Мария Ильинична.

      – Совсем меня захвалила, – довольный-предовольный Алексей Михайлович погладил жену по голове. – Охота бы не сорвалась.

      – Как мы ехали нынче! – вспомянула Мария Ильинична.

      – Да как же мы ехали? – забеспокоился Алексей Михайлович. – По чину ехали.

      – На удивление всем ехали! Шведский посол, в щелочку я видела, и тот выбегал глядеть.

      – Да уж какая у нас езда… – сказал государь и сам не понял: осудил, что ли?

      – Аннушка, сестрица, уж больно радовалась. А на карету свою наглядеться не может.

      – Вот и хорошо, что радуется. Лишь бы не завидовала.

* * *

      Пустили соколов Беляя да Промышляя – двух дикомытов, пойманных уже после того, как успели перелинять на воле, птенцов высидеть.

      Хорошо летели. Гораздо высоко.

      – Не пора еще, рано на охоту выехали! – забеспокоился Хомяков. – Не слазят на уток.

      – Давай холмогорских попробуем пустить, северных! – загорелся Алексей Михайлович.

      – Разве что молодиков? Лихача да Бумара.

      – Пускай!

      Пустили.

      Оба залетели безмерно высоко, и Бумар на охоту не пошел, а Лихач кинулся с неба на озерцо и напал сразу на два гнезда шилохвостей. Утки брызнули по озеру, хлопоча крыльями в беспокойстве, а Лихач ушел в небо, кинулся на гнездо чирков, согнал птиц с гнезда и снова ушел в небо, выбрал жертву, и погнал шилохвоста по озеру, и ударил по голове. Утка закрутилась, кувыркнулась и ушла под воду.

      – Худо заразил! – крикнул государь. – Стрелять ее надо.

      Утка вынырнула, подплыла к берегу, и все увидали, что у нее не только голова побита, но и живот распорот – кишки вон. Шилохвост выбрался на берег, и тут небо для него закрылось. Это Лихач