В начале – муравей. Поэты Литвы в переводах Георгия Ефремова. Коллектив авторов

про дробь рассыпчатую дятел.

      Ночная туча как веретено.

      Мир очертания утратил.

      Темно.

      Куда иду – лишь немота и сон там.

      Плесканье черных луж. Запретный зов.

      И далеко, за горизонтом,

      Ночные пересуды псов.

      Барышне, которой нет

      Она: святой небесный пух

      И акварельное дрожанье,

      А у меня – спиртовый дух,

      И черти (или каторжане).

      Она… Она совсем не та —

      Не Маргарита, но блондинка.

      Невинность, нежность, чистота.

      Несовременность поединка.

      Живу с газетой. Например:

      С Богемией, учётной ставкой,

      Трухой сценических премьер,

      Самоубийственной удавкой.

      Её глаза глядят с полос,

      Из нонпарели и петита.

      И смех её – белей волос…

      Блондинка – но не Маргарита[1].

      Начальник станции

      Ни валко, ни шатко

      Служа колесу и прогрессу,

      Пунцовая шапка

      Выходит навстречу экспрессу.

      Весь в месиве снега и дыма,

      Немыслимый скорый

      Проносится мимо

      Хрипящей искрящейся сворой.

      Начальник, бедней погорельца,

      Взирает, нахохливши плечи, —

      На два эти рельса,

      На злые железные плети.

      Не надо провидца, —

      Вся жизнь улетает в безвестье.

      И в небе кривится

      Луна и ветвится созвездье.

      С пустого перрона

      Посмотришь: ни жарко, ни зябко.

      Фонарный желток. И ворона.

      Пунцовая шапка.

      Рождение песни

      Не строю, не вершу великие дела, —

      Сижу, а надо мной акация бела,

      И ветер облачный в её ветвях ютится,

      И вьёт своё гнездо щебечущая птица,

      И есть мелодия древесной той тиши:

      Прислушивайся к ней и на песке пиши.

      Я дудочку беру и песню подбираю,

      Играю ветру в тон, и дереву, и краю,

      И облако звучит – окраски неземной —

      Над песенным холмом, акацией и мной.

      Дождь

      Дождь на стеклянных тонких ножках

      Бежит по саду, тяжелея.

      Вся влага – в лепестковых плошках.

      Восторженно хрустит аллея.

      Над рощей старая берёза

      Развесила дырявый купол,

      И над водой пучки рогоза

      Торчат безрадостнее пугал.

      Гром с каждым разом говорливей,

      И молнии уже не в ножнах.

      По всей вселенной скачет ливень

      На тоненьких стеклянных ножках.

      Утерянный рай

      Мы слышим в ночи беспредельной,

      Как плачет колодезный ворот,

      И этой тоске журавельной

      Сердца негасимые вторят.

      Вдали разорённой Европы

      Мы гарь мировую вбираем.

      Но наши просёлки и тропы

      Мерцают утерянным раем.

      Он с нами повсюду: в Канаде

      И в южной хмельной серенаде,

      В

1

Героиня Гётевского «Фауста».