Неразменный рубль: Повести и рассказы. Николай Лесков

Петрович задумался.

      – Вы ведь два года с ними прожили?

      – Да, два года и еще с хвостиком.

      – И узнали их?

      – Да чего узнавать-то?

      – Что в тамошних людях таится?

      – Дурь в них таится.

      – А вы же прежде так не думали?

      – Не думал. Что думы-то наши стоят? Думы те со слов строились. Слышишь «раскол», «раскол», сила, протест, и все думаешь открыть в них невесть что. Все думаешь, что там слово такое, как нужно, знают и только не верят тебе, оттого и не доберешься до живца.

      – Ну, а на самом деле?

      – А на самом деле – буквоеды, вот что.

      – Да вы с ними сошлись ли хорошо?

      – Да как еще сходиться-то! Я ведь не с тем шел, чтобы баловаться.

      – Как же вы сходились-то? Ведь это интересно. Расскажите, пожалуйста.

      – Очень просто: пришел, нанялся в работники, работал как вол… Вот ляжем-ка тут над озером.

      Мы легли, и Василий Петрович продолжал свой рассказ, по обыкновению, короткими отрывистыми выражениями.

      – Да, я работал. Зимою я назвался переписывать книги. Уставом и полууставом писать наловчился скоро. Только все книги черт их знает какие давали. Не такие, каких я надеялся. Жизнь пошла скучная. Работа да моленное пение, и только. А больше ничего. Потом стали всё звать меня: «Иди, говорят, совсем к нам!» Я говорю: «Все одно, я и так ваш». – «Облюбуй девку и иди к кому-нибудь во двор». Знаете, как мне не по нутру! Однако, думаю, не из-за этого же бросить дело. Пошел во двор.

      – Вы?

      – А то кто ж?

      – Вы женились?

      – Взял девку, так, стало быть, женился.

      Я просто остолбенел от удивления и невольно спросил:

      – Ну, что ж дальше вышло?

      – А дальше дрянь вышла, – сказал Овцебык, и на лице его отразились и зло и досада.

      – Женою, что ли, вы несчастливы?

      – Да разве жена может сделать мое счастие или несчастие? Я сам себя обманул. Я думал найти там город, а нашел лукошко.

      – Раскольники не допустили вас до своих тайн?

      – До чего допускать-то! – с негодованием вскрикнул Овцебык. – Только ведь за секретом все и дело. Понимаете, этого слова-то «Сезам, отворись», что в сказке говорится, его-то и нет! Я знаю все их тайны, и все они презрения единого стоят. Сойдутся, думаешь, думу великую зарешат, ан черт знает что – «благая честь да благая вера». В вере благой они останутся, а в чести благой тот, кто в чести сидит. Забобоны да буквоедство, лестовки из ремня да плеть бы ременную подлиннее. Не их ты креста, так и дела до тебя нет. А их, так нет чтоб тебе подняться дали, а в богадельню ступай, коли стар или слаб, и живи при милости на кухне. А молод – в батраки иди. Хозяин будет смотреть, чтоб ты не баловался. На белом свете тюрьму увидишь. Всё еще соболезнуют, индюки проклятые: «Страху мало. Страх, говорят, исчезает». А мы на них надежды, мы на них упования возверзаем!.. Байбаки дурацкие, только морочат своим секретничаньем. – Василий Петрович с негодованием плюнул.

      – Так, стало быть, наш здешний простой мужик лучше?

      Василий Петрович задумался, потом еще плюнул и спокойным голосом отвечал:

      – Не в пример лучше.

      – Чем же особенно?

      – Тем, что не знает, чего