Неразменный рубль: Повести и рассказы. Николай Лесков

сказал я, совершенно уверенный, что мы горим, и с размаху крепко ударил плечом в дверь.

      К крайнему нашему удивлению, дверь на этот раз отворилась свободно, и я, не удержавшись, вылетел за порог. В сенях было совершенно темно. Я вернулся в хату, взял от образника одну свечечку и с нею опять вышел в сени. Шум весь наделала моя лошадь. Перепуганная последним ужасным ударом грома, она дернула повод, которым была привязана к столбу, повалила пустой капустный напо́л, на котором стояло решето с овсом, и, кинувшись в сторону, притиснула нашу дверь своим телом. Бедное животное пряло ушми, тревожно водило кругом глазами и тряслось всеми членами. Втроем мы всё привели в порядок, насыпали новое решето овса и возвратились в хату. Прежде чем отец Прохор внес свечечку, мы с отцом Вавилою заметили в хатке слабый свет, отражавшийся через окно на стену. Посмотрели в окно, а как раз напротив, на том берегу озера, словно колоссальная свечка, теплилась старая сухостойная сосна, давно одиноко торчавшая на голом песчаном холме.

      – А-а! – протянул отец Вавила.

      – Моленья зажгла, – подсказал отец Прохор.

      – И как горит прелестно! – сказал опять художественный отец Вавила.

      – Богом ей так назначено, – отвечал богобоязливый отец Прохор.

      – Ляжемте, однако, спать, отцы: гроза утихла.

      Действительно, гроза совершенно стихла, и только издали неслись далекие раскаты грома да по небу тяжело ползла черная бесконечная туча, казавшаяся еще чернее от горящей сосны.

      – Глядите! глядите! – неожиданно воскликнул все еще смотревший в окно отец Вавила. – Ведь это наш блажной!

      – Где? – спросили в один голос я и отец Прохор и оба глянули в окно.

      – Да вон, у сосны.

      Действительно, шагах в десяти от горящей сосны ясно обрисовывался силуэт, в котором можно было с первого взгляда узнать фигуру Овцебыка. Он стоял, заложа руки за спину, и, подняв голову, смотрел на горевшие сучья.

      – Прокричать ему? – спросил отец Прохор.

      – Не услышит, – отвечал отец Вавила. – Видите, шум какой: невозможно услышать.

      – И рассердится, – добавил я, хорошо зная натуру моего приятеля.

      Постояли еще у окна. Овцебык не трогался. Назвали его несколько раз «блажным» и легли на свои места. Чудачества Василья Петровича давно перестали и меня удивлять; но в этот раз мне было нестерпимо жаль моего страдающего приятеля… Стоя рыцарем печального образа перед горящею сосною, он мне казался шутом.

      Глава седьмая

      Когда я проснулся, было уже довольно поздно. «Некнижных» отцов не было в хатке. У стола сидел Василий Петрович. Он держал в руках большой ломоть ржаного хлеба и прихлебывал молоком прямо из стоящего перед ним кувшина. Заметив мое пробуждение, он взглянул на меня и молча продолжал свой завтрак. Я с ним не заговаривал. Так прошло минут двадцать.

      – Чего растягиваться-то? – сказал наконец Василий Петрович, поставив выпитый им кувшин молока.

      – А что ж бы нам начать делать?

      – Пойдем бродить.

      Василий