Белокурый. Засветло вернуться домой. Илона Якимова

даст Бог, дотянемся и до живого сердца. Покамест – пронзить незримое сердце, которое здесь. Стихия разрушения – Джон Лайон жил ею, как птица живет вольным воздухом, но из всей добычи птиц предпочитал добычу стервятников, падаль.

      Острым взором, не сходя с седла, Лайон оглядел двор замка, махнул перчаткой в сторону полутора десятка англичан, к этому моменту остававшихся в живых:

      – Петли на стену, а этих – в петли!

      Сассенахи сдались ввиду численного преимущества и под условием сохранения чести и жизни, но кого когда это останавливало! Крики проклятий, хрипы, извечный танец висельников…

      – Амбары настежь, зерно грузить на подводы! Коней, что получше, гнать с собой, прочих колоть. Овец в отары!

      Теперь уже – ржание, крики и хрип галлоуэев. Он держал себя здесь, как вор, ибо надо успеть до того, как весть о падении Хейлса достигнет ставки Сомерсета, и герцог отправит рейдерскую партию возвращать свое добро.

      – Да, и ворота… тащи с них решетку, парни, возьмем с собой, пригодится. Порадуем великого графа Ангуса. Что тут еще есть, а? Богато жили, сучата! Церковную утварь! И пелены с алтаря – они хорошей работы…

      Малая горстка не успевших уйти из замка в ужасе жалась к ступеням часовни. Ничего, очередь дойдет и до людей тоже, пока же на траву, скользкую от конской и человеческой крови, в грязь, в сентябрьскую слякоть вывалили десятки книг – настоящая сокровищница, собранная за годы не одним третьим графом Босуэллом. Томов печатных и манускриптов тут было на целое состояние, и еще личные бумаги, родословные, письма… лорд Глэмис ощерился, свесившись с седла, концом палаша брезгливо разворошил сверху, поддел несколько страниц:

      – Житие Святого Катберта… Святого Андрея! Подумать только, у этакого дьявола – домашняя коллекция святых! Огня! Разведем костерок – чтоб вспомнил светлую душу моей матери, подонок!

      – Ваша милость, – робко молвил кто-то, – может, прибрать… хоть для сэра Питтендрейка?

      – Сэр Питтендрейк обойдется! Я из-под этого черта ни листа не возьму и тебе не советую. Огня, я сказал! И туда вот еще, в ту башню, где голубятня – огня и черного пороху!

      Английский, итальянский, французский… корчились в пламени страницы, горел целый мир. Листы рукописей и крылья голубей взмывали вверх, уносимые ветром – ничего не осталось от прежней жизни Хейлса. Женщины рыдали, мужчины стояли с мертвыми лицами, сассенахи на стенах давно молчали, как положено настоящим мертвецам. И ему бы тоже промолчать, спастись в своем укрытии, да сил не было смотреть, и сердце разрывалось на части:

      – Ваша милость, ваша милость! Как же это можно?!

      Джибберт Ноблс, вышмыгнув из норы в башне Горлэя, задыхаясь от ужаса при виде святотатственного огня, остановился посреди двора, среди пепла… и взгляд улыбающегося Джона Лайона пришелся ему грудь наподобие джеддарта:

      – А ты, говорят, казначей прежнего хозяина?

      Пытали долго и тщательно, но тайников Ноблса