Белокурый. Засветло вернуться домой. Илона Якимова

узкие глаза гадюки, широкая кошачья переносица, выгоревшая летом грива, забранная ото лба назад… ангельская красота зверя, от которой душа жертвы рвалась надвое. Джен пришлось посмотреть на него, хотя она предпочла бы не делать этого. Из распахнутого ворота сорочки на грудь Босуэлла выскользнул странный крест, без верхней части перекладины, похожий на букву «t», все у этого человека не как у прочих добрых христиан… Да, она будет молиться, ибо иных защитников у нее сейчас нет. Возможно, ей хватит сил перенести все то, о чем болтали сплетницы – о причудах Чародейского графа, каких не встретишь с другим мужчиной. Губы ее чуть дрогнули в самой простой латыни, затверженной с младенчества – с верой, хотя и без разумения…

      И вот тогда он, наконец, понял. Он прочел в ней годы несчастий и пыток в постели, под стонущим самцом, пока женщина молчит, терпит, молится, ждет, когда все закончится… и снова лечит себя самое. Годы и годы не то, чтобы без малейшего удовлетворения, но с недоумением, какое тут вообще возможно удовлетворение, если только не через отсутствие сильной боли. Долго смотрел он на свою жертву, ощущая, как каждое новое прикосновение вместо тепла рождает дрожь отвращения в ее теле. Однажды, очень давно, он уже видел такое сам, и кое-что рассказала рыжая венецианская кошка. Наверное, тогда и пришла ему в голову та идея – дать ей образ рая между мужчиной и женщиной, но у самого порога отторгнуть.

      – Так вот в чем дело, – сказал медленно, – вы достались мне девицей, Джен, хотя и не подозреваете об этом… и вы еще хотели воевать со мной? Извольте, я принимаю бой.

      С этими словами наклонился и снова поцеловал – так же медленно, как говорил, но на этот раз соблазняюще, тепло, ласково. Лучше бы ударил, право слово. Слезы выступили у нее на ресницах, это было невыносимо – и вот тогда он действительно ударил. И когда она задохнулась от боли, поцеловал снова. Про него говорили: он любит, когда его просят, и когда женщина получает удовольствие – тоже. А еще, теперь она знала, ему доставляло наслаждение подчинять, ломать мало-помалу, шаг за шагом. Ее же обступали призраки. Голос Глэмиса, руки Глэмиса, губы его и даже запах… В почку, будет много крови и – сберечь платье. Долгий взгляд Белокурого на нее в Далките – я запомню вас, Джен. Предсмертный крик женщины и запах горелой человеческой плоти. Тело ее отца, разрубленное надвое – вернуться к началу. Боль, которую он намеренно, расчетливо ей причинял, тут же снимая лаской, возводя на пик мучительного возбуждения. Образы входили один в другой, угнетая ее сознание. Когда же открывала глаза, то видела склонившимся над нею – с насмешливым интересом – красивейший из всех обликов сатаны, сияющий. И следом – недосягаемая близость полного наслаждения, которым он манил в небеса, но каждый раз жестоко отказывал. Мысль о том, что в итоге он еще заставит умолять, наполняла ее отчаянием.

      – Вы дьявол, милорд…

      – Звание серьезное, – согласился без улыбки. – Не уверен. Но попробую оправдать. Вы отлично