Дети сакморов. Александр Уваров

выйдешь, жизнь сразу наладится. Может, профессию какую в лагере приобретёшь…

      И хохотнул, довольный своим остроумием.

      Потом вызвал конвоира и отправил подследственного в камеру.

      Посланец Савойского был прав. Сердце в ту ночь у Любанина стучало беспокойно. И очень погано было на душе.

      Корил он себя за слабость и, лёжа под нарами, ворочался с боку на бок. Ворочался до тех пор, пока ненароком разбуженный им сокамерник не пнул его пребольно в бок.

      После чего Любанин страдал и беспокоился тихо.

      10.

      А вечером того же дня, с коллегами за рюмкой сидя, рассказывал со смехом Размахин о странном подследственном.

      Те дивились фантазии человеческой.

      «И придумает же!» говорили сыскари, качая головами.

      И посмеивались.

      До той поры, пока Размахин не стал живо и в красках описывать ночь лесу по версии подследственного.

      – Пьян был до помрачения! – уверенно говорил Размахин. – Кто на трезвую голову на ночь в этот лесопарк полезет? Да в тех местах, только со стороны Гольяново, на прошлой неделе два трупа нашли. Так вот, на лесной тропинке, и валялись. Точно, опился или дряни какой-нибудь нажрался, вот в лес и занесло. В дождь… И холодина той ночью была какая! У меня н даче листья на яблоне словно кипятком ошпарило – пожухли. А это в такую погоду завалился спать вроде, и дела ему нет до холода с дождём. А потом, говорит, фары его осветили. Яркие такие! Ага, ксеноновые, типа!

      И Размахин повертел пальцем у виска.

      – Крутые среди ночи, в дождину, в лес заехали! И не жалко им было джип свой! Бред какой-то!

      Услышав о крутых в лесу, следователь Голубев заметно напрягся и, оставив в сторону недопитую рюмку, рассказ стал слушать с необыкновенным интересом.

      А Размахин расходился всё больше и больше, перемешивая фразы с дурашливым хихиканьем.

      – Вышли четверо, вроде, из машины. И баба с ними какая-то. Как он говорит: «лунная»… Хрю!

      Размахин вытер рот.

      – Не понял, что за лунная. Светилась, что ли? Стало быть, пятеро вышли. Но он говорит: типа, четверо и лунная. И чёрт бы с ними! Так нет, он давай наблюдать. Пинкертон лесопарковый! Так эти четверо вынесли чего-то завёрнутое. В брезент, вроде. Он решил, что тело. Трупак, типа. И тут…

      Размахин вытер слёзы.

      – Умора! Андерсен отдыхает! Земля, говорит, расступилась и какая-то яма образовалась. Да что там яма, провал целый! И эти четверо злодеев труп в яму кинули, а оттуда – сноп искр. Прямо полыхнуло! Хре-хре-хре!

      Размахин затрясся в приступе смеха.

      – Сказочник датский! А земля потом сомкну… Хре-хре-хре!

      – Ты бы лучше у него спросил, – веско заметил один из оперативников, – где он травку берёт и куда потом прячет. Может, у него там в лесу мешок зарыт. Пацаны ещё найдут, всю школу окурят.

      Размахин отмахнулся.

      – Это не по нашей части! Этим пусть наркоконтроль занимается.

      Голубев встал, подошёл к Размахину и тронул его тихонько за плечо.

      – Лёня, в коридор… На минуту!

      Леонтий посмотрел на него удивлённо, на коньяк – с сожалением, но застолье всё-таки