Массаж лезвием меча. Юлия Лавряшина

он обо мне или о себе?

      – Конечно, о себе.

      – Разве в его возрасте можно говорить такие вещи?

      Уловить ее логику мне порой было не под силу.

      – Ты бы вышла к нему, – шепнула я ей на ухо.

      Она дернула головой и быстро потерла мочку, как будто я укусила ее. Серег мама никогда не носила, и ее мочки сохранили младенческую пухлость. Ее ненависть к «украшательству» обескураживала. Но при всей приверженности к естеству, слово «секс» мама ухитрялась окрасить голосом в столь мрачные тона, что спрашивать об ее отношении к этой стороне жизни было уже ни к чему. Аркадий считал, что когда спишь на раскладном скрипучем диванчике в проходной комнате, других красок разглядеть невозможно. Даже у телевизора мама отворачивалась, если героям приходила в голову нелепая мысль поцеловаться у всех на виду. Всего несколько лет назад она заставляла отворачиваться и меня.

      Все-таки мне удалось вытолкать маму из кухни. Я была уверена, что Аркадий покорно стоит посреди комнаты и ожидает положенной порции презрения. Что бы он там не выкрикивал, как бы не хорохорился, уйти он не посмеет. Я ошиблась самую малость: брат перебрался к окну и отстукивал ногтем рваный ритм по Таниной чашке. Солнце добродушно путалось у него в волосах, призывая сжалиться и не казнить эту глупую головушку. Мама глядела на него сурово, поджав губы и выпятив острый, с ямочкой, подбородок. В выражении ее лица проступало сейчас нечто иезуитское. Казалось, она готова была вытянуть из сына душу раскаленными щипцами, лишь бы вместе с ней высыпались и слова прощения.

      – Ты извини… мам, – наконец выдавил Аркадий и умоляюще посмотрел на меня.

      – А ты можешь обещать, что это больше не повториться? – Ледяным тоном произнесла мама.

      Для нее мысль изреченная являлась не ложью, а закрепленным голосом символом, который, лишь прозвучав в пространстве, обретал силу.

      – Конечно, мама, – поспешил заверить Аркадий. – Это больше никогда не повторится.

      На него жалко было смотреть, но мама не унималась.

      – Ты вел себя, как последний подонок. Не думала, что у меня вырастет такой сын.

      – Я тоже не думал, мам.

      – Я честно отработала двадцать шесть лет, воспитывая чужих детей.

      – Я знаю.

      – Из моих детсадовцев вышли прекрасные люди, а собственный сын…

      – Мама, мне пора идти, – прервала я. – Ты не сделаешь мне кофе?

      – Конечно, сделаю, – ответила она, не меняя тона. – Я-то для вас что угодно сделаю…

      Глава 3

      В нашем Тополином переулке всего четыре двухэтажных дома: три вдоль дороги, отходящей от шоссе, и один – напротив. Маленькие коробушки, созданные скудным воображением примитивиста. Задумывались они еще с печным отоплением, и я до сих пор помню, как маленьким совочком загребала угольные крошки и кормила неказистую прожорливую печку.

      Потом печи заменили холодными газовыми плитами, похожими на безрадостные панельные дома. Газ привозили в баллонах – огромных, красных. Их втаскивали в квартиру громко топающие мужики и уносили опустошенные, но