Массаж лезвием меча. Юлия Лавряшина

общительность: коридорчик, кухня, три комнатки перетекали друг в друга, как молекулы в стакане воды, образуя то убогое и презираемое народом, что зовется «хрущевкой».

      Спавшие в проходной комнате родители тем не менее трижды улучили момент и ухитрились зачать нас в условиях, притупляющих всякое влечение на корню. Но у них хватало ума не спрашивать, почему я не выхожу замуж.

      Мимоходом я потыкала пальцем колючую землю в горшке с алоэ. Сколько помню себя, это растение находилось в одном состоянии: оно не росло и не становилось сочнее. Да и с чего бы? Неделями никто не вспоминал о нем, потом я или мама спохватывались и вбухивали в горшок добрый стакан воды. На алоэ это никак не отражалось, он давно разучился радоваться жизни. По-моему, еще ни разу его не использовали по назначению: когда кому-то из нас случалось пораниться, о лечебном растении вспоминали в последнюю очередь, после того, как был наложен бинт. Но в Тополином переулке было принято держать в доме алоэ, и если бы кому-нибудь из нас пришла мысль избавиться от этого мученика, мама сражалась бы до последней капли крови.

      Когда я вошла на кухню, мама размашисто резала хлеб, щедро осыпая стол крошками.

      «Сколько от тебя мусора, – всегда беззастенчиво морщилась Таня и привычно добавляла: – Ненавижу!»

      Но сейчас она что-то невинно напевала в ванной, мирно уживавшейся с туалетом. Боязливо оглянувшись на окошко под потолком, будто сестра могла подслушать, мама прошептала:

      – Опять. В три часа пришел.

      – Кажется, я что-то слышала.

      – Зайди к нему, а? Жив хоть?

      – Отец уже ушел?

      – Ему к восьми. Студентов фотографирует.

      – Сейчас зайду, я еще не умывалась. Татьяна опаздывает, сделай ей кофе.

      Мать нехотя отложила нож.

      – Ну зайди! Подумаешь, не умывалась! Он и не заметит.

      – Он-то, конечно, не заметит. Мне самой неприятно.

      – Ох, какая ты щепетильная! Вся в отца… Брат помирает, а ей умыться приспичило.

      – Что ж ты сама не зайдешь, если помирает?

      В ее потемневшем взгляде промелькнуло мрачное Танино бешенство.

      – Он выгонит меня, если еще не протрезвел, ты же знаешь, – мама свирепо грохнула чайником о плиту. – Все с характером, ни к кому не подступись… Как он тебя-то терпит в такие минуты?

      – Я ему приплачиваю за хорошее отношение.

      – Было бы с чего… Зайдешь?

      – Уже иду.

      Мой брат – пьяница. Это сладкая тайна всего переулка. Делая вид, что ни о чем таком и не подозревают, наши соседи относятся к Аркадию особенно любовно и бережно, хотя на каждый восьмиквартирный подъезд приходится парочка, а то и тройка его собутыльников.

      – Это генетическое, – часто повторяет мама и при этом мстительно поглядывает на отца.

      Если этот разговор случается за столом, где я всегда сижу с ним рядом, то мне видно, как беспомощно сжимаются его длинные пальцы, все еще тоскующие по легкому, озорному перу.

      Когда родители встретились в шестидесятых, отец едва