Девушка из разноцветных яблок. Борис Мирза

тоже торопиться некуда, – сказал Вокругсмеха. – Иди сюда.

      Он стоял у окна, и я подошел к нему.

      – Я думаю, ты прав, – сказал он и стал смотреть в окно. Его взгляд блуждал где-то вверху, на крыше второго школьного корпуса. – Ты прав, в нашей литературе слишком много идеологии. И мало человеческих отношений.

      Я кивнул, хотя вовсе и не пытался это высказать на уроке.

      – Но знаешь, чего еще меньше?

      – Чего?

      – Смотри. – Он указал на крышу. – Видишь, там скачет ворона.

      Я увидел.

      – Она скачет туда-сюда. И таскает обертку от мороженого. Зима, холодно, одинокая ворона и обертка. Видишь?

      – Вижу.

      – Вот этого и не хватает, понимаешь? Никому не интересны ощущения, мгновения, атмосфера, всем нужны типы характера, движение мысли, идеологическая борьба. Никому не нужна ворона с оберткой…

      Я ничего не понял, но меня вдруг поразила эта ворона, она прыгала там, на крыше, в зимних сумерках. Почему? Зачем? Прыгала давно. Таскала бумажку и ничего не выражала. В рассказе о ней не было мысли, не было ничего типического, никакого сюжета, только вечер, летящий снег, черные пятна гудрона на обледеневшей крыше и серебристая бумажка.

      – Думаешь, ей там одиноко? – спросил Вокругсмеха.

      – Животным не бывает одиноко, – ответил я неуверенно.

      – Жаль, – сказал Вокругсмеха и улыбнулся. – Получается, никому не нужная ворона. Нет в ней движения мысли. Борьбы идей. Что ж, неумолимое время и его течение…

      Он посмотрел на часы. Потом попрощался и пошел по коридору.

      Я видел его растрепанную прическу и пиджак, испачканный мелом, еще пару мгновений. Маленький и худой, он брел по коридору.

      А когда он ушел, я обернулся и посмотрел в окно. Ворона была все еще там. В сумерках прыгала по крыше. Перетягивала обертку от мороженого с места на место.

      В ней не было морали и смысла. Она не участвовала в борьбе идей. Трудно было сказать, глупа она или умна. Она ничего не символизировала и ничего не выражала.

      Это была просто никому не нужная ворона.

      Чакки

      Они живут в самом центре Москвы в старом переулке, где комната в коммуналке стоит дороже трехкомнатной квартиры в Чертанове.

      Но у них не комната в коммуналке. У них шесть комнат, большая квартира.

      В одной из них живет она, и у нее есть все.

      Хотелось бы, чтобы она была похожа на маму, но получилось наоборот. Старший брат, что называется, мамин, а она…

      От папы ей достались и круглое лицо, и близорукость, и вздернутый нос, и сосредоточенность.

      А надо бы радоваться.

      «Надо радоваться, – говорит мать, которая еще помнит самую что ни на есть бедную жизнь в маленьком подмосковном городке с романтичным названием Электроугли. – Надо радоваться, у тебя есть все. У большинства детей и доли того нету, что есть у тебя! Для этого наш папа и работает».

      «Наш папа» мать произносит с придыханием и даже чуть-чуть приглушает голос. В доме культ отца. Он не какой-нибудь бандит из девяностых, не какой-нибудь тупой коммерсант, только