Приключения Джона Девиса. Александр Дюма

протянул письмо, не трогаясь с места.

      – Боже мой, да подойдите же, милорд! – сказал профессор Ботлер. – Ведь все знают, что вы хромаете.

      Тут молодой человек в свою очередь обиделся, но, вместо того чтобы покраснеть, он ужасно побледнел.

      – Пусть я и хромой, – сказал он, измяв в руках письмо, – но я желал бы, чтобы вы дошли за мной туда, где я окажусь. Джеймс, – прибавил он, обернувшись к ливрейному лакею, который, верно, привез письмо, – вели седлать лошадей, мы сейчас же едем. – И он захлопнул дверь, даже не поклонившись доктору Ботлеру.

      – Ступайте в класс, Девис, – сказал мне профессор Ботлер, – и не берите пример с этого наглеца.

      Когда мы проходили через двор, этот молодой человек стоял окруженный своими товарищами и прощался с ними. Лакей, уже сидя на лошади, держал другую под уздцы. Молодой лорд вскочил в седло, сделал рукой прощальный жест, пустил лошадь в галоп, оглянулся еще раз на своих приятелей и повернул за угол.

      – Неробкий молодец, – пробормотал Том, глядя ему вслед.

      – Спроси, как его зовут, – сказал я.

      Том подошел к одному воспитаннику, поговорил с ним и вернулся ко мне.

      – Его зовут Джордж Гордон Байрон, – сообщил он.

      Таким образом, я поступил в колледж Гарро-на-Холме в тот самый день, когда лорд Байрон оттуда уехал.

      Глава VII

      На другой день Том отправился обратно в Вильямс-Хаус, но перед этим сходил еще раз к доктору Ботлеру – попросить, чтобы меня учили, прежде всего, гимнастике, фехтованию и кулачному бою. Впервые в жизни я остался один; я потерялся среди юных сотоварищей, словно в лесу, цветы и плоды которого мне совершенно не известны и где я боялся что-нибудь попробовать.

      От этого в классе я не поднимал головы, а в часы отдыха, вместо того чтобы идти с товарищами в сад, печально сидел в уголке на лестнице. В эти часы невольных размышлений тихая жизнь в Вильямс-Хаусе, наполненная любовью моих добрых родителей и Тома, являлась мне во всей своей прелести. Мое озеро, мой бриг, мишень, книги, которые меня так занимали, поездки с матушкой к больным – все это мелькало в моей памяти, и я погружался в уныние, потому что одна часть моей жизни была светлой и веселой, а другая была пока еще темна. Эти мысли тяготили меня до такой степени, что на третий день я уселся в уголке и горько заплакал. Погрузившись в глубочайшее горе, я закрыл лицо руками. Вдруг кто-то положил мне руку на плечо, я досадливо повел плечом, но воспитанник, который стоял возле меня, сказал мне с ласковым упреком:

      – Не стыдно ли, Джон, что сын такого храброго моряка, как сэр Эдвард Девис, плачет, как ребенок!

      Я вздрогнул и поднял голову, щеки мои еще были влажны от слез, но глаза уже высохли.

      – Я уже не плачу, – сказал я.

      Воспитанник, который говорил со мной, оказался мальчиком лет пятнадцати, он еще не попал в сеньоры, но из фэгов[5] уже вышел. На вид он был спокойнее и серьезнее, чем молодые люди его лет, и я с первого взгляда почувствовал к нему расположение.

      – Хорошо, – кивнул он, – ты вырастешь

5

Фэги – в британских учебных заведениях младшие учащиеся, которые «прислуживали» старшим.