Одного человека достаточно. Эльс Бэйртен

кивала, это было нетрудно. Пусть моя сестрица и была самым милым ребенком на земле, но вечер каждого понедельника предназначался только для меня. В первый час отец учил меня нотной грамоте, потом мы пели песенки, он со своим аккордеоном, я со своим абсолютным слухом. Ты и я, Жюльетта, мы рождены сиять. И хотя мне было всего тринадцать, и впереди лежал долгий-долгий путь, вечером понедельника я сияла.

      Гены

      Старый доктор ушел на пенсию, а его пациентов передали доктору Франссену. Поговаривали, что он заходил к каждому. Так оно и было, потому что как-то в воскресенье вечером он оказался перед нашим порогом.

      – У нас никто не болен, – сказал отец.

      – Вот и отлично, – ответил доктор. Он просто зашел познакомиться.

      Есть кофе, сказала наша мать, или он хочет бутерброд, или, может быть, чего покрепче?

      Доктор Франссен предпочел что покрепче. Мать взяла у него куртку, отец дал рюмку и помахал нам. «Смотрите, вот наше будущее, – сказал он торжественно, – наш Луи, наша Жюльетта и наша Миа». Доктор Франссен улыбнулся нам. Мы улыбнулись в ответ.

      – Как занимательно, – сказал доктор.

      Мы посмотрели на него с удивлением. Занимательно, доктор Франссен?

      – Малышка, – ответил он, – ее волосы.

      Его взгляд скользнул по Луи, по мне, по матери и по отцу. Я поняла, о чем он. У нас четверых каштановые волосы, а волосы Миа черные, как вороново крыло.

      Отец спросил, что в этом плохого.

      – Плохого? Да это же прекрасно! – ответил доктор Франссен. Должно быть, заложено где-то в генах, в генах, повторил он, понятно ли нам, что он имеет в виду?

      Конечно, понятно, может, мы и простые люди, но уж точно не отсталые.

      – Музыканты-гении, – сказал доктор Франссен, – раз могут каждого заставить пуститься в пляс.

      Мы вновь вытаращились на него.

      – «Жюль и Жюльетты», – пояснил он. – Лучший танцевальный оркестр в округе, так мне сказали.

      – Так и сказали? – засмеялся отец. – Налей-ка ему еще, – обратился он к матери.

      У Миа и правда были чудесные волосы. Волосы кинозвезды, так называла их мать, эти волосы нельзя отрезать. Она расчесывала их каждый день до тех пор, пока они не начинали сиять, как зеркало. «Можно в них глядеться», – говорила она, обнимала меня и чмокала в макушку. И мы вместе гляделись в волосы Миа.

      – Почти близняшка, – смеялась мать.

      И не было ничего прекраснее этих слов. И хоть я не видела того, что видела она, я, само собой, кивала.

      Сбиться с пути

      Наш барабанщик считал, что матери тоже нужно найти местечко на сцене.

      – Мы можем дать ей бубен, – сказал он.

      – Нас столько, сколько надо, – ответил отец.

      – У тебя самая красивая жена в округе, Жюль, глупо этим не воспользоваться. Боишься, что все будут смотреть на нее, а не на тебя?

      Одним движением отец схватил барабанщика за ворот и поднял его по меньшей мере на десять сантиметров над землей. Если он еще раз рискнет заикнуться о ней, отец переломает ему руки и ноги.

      Я