Аргентинец. Эльвира Барякина

на пруду бóшки поскручивали. Они спали, лебеди-то, – бери их голыми руками.

      Праздник потух в глазах Нины. Она вспомнила, что после Февральской революции из окон ее дома несколько дней были видны неподвижные столбы дыма над заречьем. Кухарка Клавдия сказала, что это крестьяне жгли барские дома.

      Неужели и здесь будет то же самое? Не верилось, просто не верилось… От моховской усадьбы до Осинок – два шага.

      У столов гул, хохот. Кто-то из баб заводил песню, но ее обрывали и требовали послать гонца за гармонистом. Дядя Гриша растоптал окурок каблуком. Похлопал Нину по плечу:

      – Ты не боись: наши мужики – не моховские. Просто не шатайся нигде одна. И вообще поосторожней.

8.

      Когда Клим, Жора и Елена приехали в усадьбу, там никого не было. Старик сторож сказал, что все отправились к попу на праздник.

      – И мы пойдем! – заявил Жора и помчался менять городской костюм на вышитую косоворотку и парусиновые брюки.

      Деревня гуляла: шум, движение, крики… Вдоль улицы ходили девушки в ярких платьях. Перед раскрытыми воротами поповского дома танцевали кадриль. Все фигуры проделывались с молчаливой серьезностью, кавалеры с дамами ловко подбрасывали в рот семечки и сплевывали на сторону шелуху.

      Во дворе, перекрывая мелодию кадрили, играл гармонист: подносил гармошку к уху и пускал замысловатые коленца. Перед ним в кругу зрителей два парня отплясывали вприсядку.

      – Осыпаются листочки, золотые дни прошли, пожалейте меня, девки, что мне в рекруты идти, – выводил звонкий мальчишеский голос.

      Клим напряженно оглядывал толпу. Жора с Еленой то и дело с кем-то здоровались: они всех знали – то просили русобородого парня свозить их на рыбалку, то обещали купить у бабы поросеночка.

      На Клима никто не обращал внимания, кроме мальчишек, которые тут же распознали в нем иностранца.

      – Гля, гля! – тыкали они в него пальцами. – Шляпа-то какая!

      – А пуговицы-то на пинджаке сияют! Вот так барин…

      На столах пустые миски, объедки пирогов и залитые рассолом полотенца.

      – Частые дожди происходят оттого, что пушки на фронтах больно громко стреляют, и небеса растрясаются, – кричал на весь двор маленький попик, сгребая в кулак редкую, в хлебных крошках бородку. – Надо закон установить, чтобы война с немцами велась только саблями и штыками, потому что от дождей нации страдают в равной мере.

      – На-кось, попробуй квашеной капустки! – приставала к Климу попадья. – Жора, барчук-то наш, говорит, ты из-за границы приехал – у вас небось такой не бывает. Я ее постным маслом заправляю, сам митрополит однажды вкушал и нахваливал.

      Нины нигде не было видно. Клим наткнулся взглядом на Григория Платоновича: тот сидел на земле, обхватив голову руками, и пьяно раскачивался из стороны в сторону.

      – А… и вы тут… – проговорил он, заметив Клима.

      – Где Нина Васильевна?

      – За леща бьется. – Григорий Платонович показал на поповскую избу.

      Клим поднялся на крыльцо и вошел в пахнущие старым деревом