Неспящие. Чарли Хьюстон

признак близкого конца. Даже если этого не увидели.

      Она встала у окна.

      – У него есть имя, у этого предвестника?

      Я улыбнулся ее отражению.

      «Поздравительная открытка».

      Ее губы дернулись и растянулись в улыбку, которую она позволила себе.

      – Да. Я могу понять, чем она привлекает.

      Я подошел к ней.

      – Я так и думал, что вы поймете.

      Я смотрел на ее профиль, восхищаясь гладкостью ее лица, более заметной в контрасте с седыми волосами, гладкостью, которая свидетельствовала о долгой бесстрастной жизни; отсутствие морщин говорило, как скрывалась досада, подавлялся смех, разглаживались нахмуренные брови, распрямлялись поджатые губы.

      Вызвать улыбку на этом лице было очень приятно.

      Поэтому я благодарно склонил голову.

      – А вам, леди Тидзу, что вам нужно найти?

      Улыбка пропала, и она подняла на меня глаза.

      – Какого вы мнения об этих анахронизмах? – Она обернулась к стене с устаревшими машинками. – О моей коллекции.

      Я почувствовал пульсацию в толстом комке багровой рубцовой ткани у меня за ухом. Под ним уже несколько десятков лет сидел осколок шрапнели, напоминавший мне о своем присутствии, когда приближались нетипичные изменения в атмосфере.

      Я сжал губы.

      – Некоторые очень красивы. Другие нет. Меня восхищает полнота коллекции. То, что ни одна машина не кажется более значительной, чем остальные. То, что они расставлены явно с какой-то задумкой. Каков бы ни был принцип, его сразу не видно. Это не эпоха, не страна производства, не цвет, не технические характеристики, не размер, не состояние. Все эти качества распределены произвольно, но не всегда равномерно. Безусловно, там есть равновесие. И порядок. Меня не привлекают эти вещи, но я понимаю потребность иметь такую коллекцию. И я восхищаюсь ею.

      Она посмотрела в ночь.

      – Пишущие машинки, вокруг которых располагаются остальные, те отличительные признаки, на которых строится коллекция, – это машинки, на которых самоубийцы отпечатали свои предсмертные записки. И после этого больше ни слова.

      Я снова посмотрел на механизмы и в свете нового знания увидел, что некоторые из них были едва заметно акцентированы, увидел кажущуюся дистанцию между ними и окружающими машинками, как будто неодушевленные предметы не хотели приближаться к трагедии и безумию.

      Я кивнул и повернулся к ней:

      – Ясно.

      И снова наклонил голову, как бы ценя доверие, с которым она поделилась со мной этой подробностью.

      Ее изувеченная рука приподнялась, отказываясь от моего подношения.

      – У этих конкретных машинок бесспорное происхождение. Должно быть. Но в последнее время они уже не так увлекают меня, как раньше. Как будто чувства притупились. И я задумываюсь. О той жажде, которую я испытывала к подобным вещам.

      У нее на предплечье несколько раз дернулась мышца, заставляя биться сердце в груди дракона.

      – Что может насытить ее?

      Она посмотрела на меня; в почти черных