Апокриф. Давид из Назарета. Рене Манзор

к своему рабу и приказал:

      – Подожди меня в сторонке.

      Раб отступил, а его хозяин прижался ухом к двери. Не услышав ни звука, он постучал несколько раз уже гораздо громче.

      Наконец за дверью послышался чей-то голос:

      – Одну секунду, ради всех святых!

      Владелец квартиры отодвинул задвижку и приоткрыл дверь. В дверном проеме стоял мужчина лет сорока, которого явно что-то тяготило, – об этом говорило выражение его лица. Волосы у него были коротко подстрижены, щеки гладко выбриты, что свидетельствовало о его стараниях ничем не отличаться от римлян, но не могло скрыть цвет его кожи, характерный для жителей Палестины.

      Он смерил взглядом своего юного гостя.

      Находясь под впечатлением этого пытливого взгляда, Гай не смог связать и двух слов.

      – Чего ты хочешь, мой мальчик? – рявкнул хозяин. – Или ты не видел объявление? Я полагал, что все патриции умеют читать. Я не принимаю посетителей, тебе ясно?

      Дверь уже начала было закрываться, когда Гаю наконец-то удалось выдавить из себя:

      – Я привез твое любимое вино, Иуда.

      Дверь замерла и снова начала медленно открываться. Было заметно, как по лицу хозяина промелькнула тень беспокойства.

      – Ты ошибся адресом, мой мальчик. Меня зовут Анания, как здесь написано. Я – такой же римский гражданин, как и ты. Так что вино не пригодится.

      Он снова затворил дверь, и Гай стал говорить громче:

      – Ты – один из Двенадцати. И не важно который, ты – казначей, предавший учителя за тридцать сребреников, – Иуда Искариот.

      Дверь открылась еще раз и оставалась приоткрытой, пока Гай продолжал свою речь:

      – Измученный угрызениями совести, ты попытался повеситься, что подтверждает шрам на твоей шее. Однако кто-то или что-то тебе помешало.

      Анания приподнял ворот туники и, пронзив посетителя взглядом, выпалил:

      – Послушай, детка, я не понимаю, к чему ты клонишь, но я не могу терять из-за тебя время. Так что проваливай, пока я не позвал стражников.

      – Зови, если хочешь, – улыбаясь, согласился Гай. – Уверен, они обрадуются, узнав, что в Риме проживает назарянин под чужим именем.

      Хозяин квартиры долго рассматривал этого наглеца, которому едва исполнилось двадцать лет, чье высокомерие могло сравниться разве что с напускной непринужденностью. Напускной, поскольку Гай уже начал спрашивать себя, а не нашептали ли ему осведомители то, что ему хотелось услышать.

      – Можно ли узнать, кто ты, мой мальчик?

      – Мое имя – Гай Август Германик, но друзья предпочитают называть меня Калигула.

      Взгляд Анании становился все более обеспокоенным по мере того, как он понимал, с кем имеет дело.

      – А, Сапожок[15]!

      – Для иудея ты прекрасно говоришь на латыни.

      – Я не иудей, – утомленно вздохнул его собеседник, снова закрывая дверь.

      Но Калигула не дал ему это сделать, выставив ногу в проем.

      – Племянник

15

Так переводится слово «калигула». Будущего императора легионеры называли так за то, что он носил форму легионера, что им очень нравилось. Сам же Калигула не любил, когда его так называли.