Мысли и мыследействия. Под редакцией Игоря Злотникова. Александр Евгеньевич Левинтов

«такой-то – такой-то, тогда-то – тогда-то, он старался»? ), переживание всегда уникально, поскольку оно есть проживание по сути, экзистенция, а универсальную суть (=совокупность идей или истин) мы способны постигать лишь индивидуальными, уникальными фрагментами, если вообще способны постигать, а не индульгировать свое безсущностное проживание тривиальными сентенциями «думать некогда – работать надо», «не ломись в запертую дверь», «не парься по поводу непостижимого».

      Экзистенциализм тем и хорош, что рассыпан бисером по личностям, что не даёт никаких универсалий, а лишь демонстрирует процессы и плоды индивидуальных усилий, но именно тем же и плох.

      Понимание, герменевтика – вскрытие герметически закрытых истин и смыслов (как discovery – снятие покровов с тайного и неизвестного), может и должно быть наглядным – тем и отличается от потемок экзистенциализма. Понимание как культурологическая археология выгребает на публичную поверхность погребенные под слоями употреблений смыслы. Да, экзистенциалисты – искатели кладов, герменевты – бескорыстные ученые археологи.

      Энтелехия понимания родом из коммуникации, точнее: коммуникация – порождение непонимания. И если это так, то построить систему понимания, как мы строим системы знаний, невозможно: в любой коммуникации присутствует неповторимый аромат ситуативности, сиюминутности, живости. Оперируя и создавая понятия, мы всегда ощущаем их трепетную эфемерность, зыбкость и неустойчивость удерживаемых лишь на время смыслов.

      Осознание – полученное в медитации, в исихастии, интроспекции или в любой другой технике погружения в эпохэ – всегда связано со спонтанными вспышками озарения. В этом смысле экзистенциализм – литературно оформленная феноменология, подобно тому, как стихотворение – не столько эссе (но и эссе также, фрагмент истины), сколько эсте, красиво выраженное переживание, осознание, понимание и т. п. Тишина – высшая эстетическая форма поэзии и музыки, как тьма и свет – нижний и верхний пределы красок. Феноменология оставляет в стороне все знания и знаниевые структуры, считая их прахом, тленным и недолговечным. Архитектор мыслит не кирпичами, а формами пространства, музыкант – не акустикой, а гармонией, философ – не словами, а понятиями. И, понимая свое несовершенство, мы, чтоб не нарушать собою мир, перестаем влезать в него, примолкаем, очарованные, и – если повезет – начинаем осознавать себя и мир в искрах озарения, безразмерно и внемасштабно.

      И всё это, не описанное, а скорее перечисленное, пронизано терзаниями веры.

      Мы и Бога-то себе придумали как гипертрофию себя, как Нечто или Ничто, оправдывающее наше существование как служение Придуманному – нами когда-то и теперь – каждым из нас. Вера в Него (или Них) по нашему же требованию должна быть слепой, иначе – невыносимо. Впрочем, и неверие требует слепоты, что и выталкивает людей из атеизма. Но нам наше достоинство и самоуважение не позволяет верить слепо – мы всего лишь верующие,