Лесовичка. Лидия Чарская

крики растут… Крестьяне кричат, точно стараясь перекричать друг друга… Их голоса зловещи… С их криками сливается визг детей и баб и так и сверлит уши…

      Взглянула Ксаня на небо… Вызвездило оно… Миллиарды звезд на нем, ласковых, кротких… А над ними Бог! Там над звездами Его престол – так Вася говорит… Видит ли Он ее? И если видит – поможет ли ей, Ксане?

      А может быть, не только Он, и мама видит… Может, и мама, и ее мама там, на небе, между ангелами или среди звезд… Ведь умерла она, наверное, умерла… Коли нет целых двенадцать лет весточки от нее – значит, умерла мама… Умерла и… обратилась, может, в ту далекую звезду и светит, и смотрит, и видит…

      – Мама! Мама! – помимо воли отчаянно крикнула Ксаня и протянула руки к небу.

      – Ишь ты! Заклинает… маму кличет… Ну, берегись, робя!.. Сейчас явится бесова ведьма дочку выручать, – неистово гаркнул чей-то нетрезвый голос, покрыв своим зычным звуком все остальные голоса.

      – Ну, робя, тащи девчонку к огню!.. Поглядим, пойдет ли ведьма-матка доченьку спасать…

      Анютка первая подскочила к Ксане.

      – Иди, поганая лесовичка! – толкнула она ее от дерева.

      Толкнули и другие. Забежали сбоку, сзади и, толкая все вперед и вперед, тащили ее прямо к печи…

      Напрасно благоразумные, более трезвые из крестьян громко увещевали остальных не брать на душу греха… Темная сила торжествовала…

      Ксаню тащили…

      Она не упиралась, не протестовала, она не боялась даже… Звезды улыбались ей издали, кивали, словно шептали:

      – Ничего, девочка, ничего!.. Скоро, скоро соединишься с мамой!

      Но что это?

      Какой свет! Какое пламя!

      Ксаня взглянула вперед и обмерла. Огненная пещера была теперь в двух шагах от нее. Какой жар!.. Какое прожигающее даже на расстоянии пламя.

      Ксаня дико вскрикнула и попятилась.

      – Нет! Нет, ни за что! Не ведьма я! Не лесовичка! Пустите! Пустите!..

      – А вот увидим! Испытаем! Господь не попустит, коли права! Лезь сама в огонь, что ли! – кричат десять голосов в самое ухо Ксани со злобой и ненавистью.

      Замерла Ксаня… Ни чувств, ни мыслей… Один сплошной ужас… Пестрят одежды, белеют лица – не разобрать… Смертельный ужас покрывает все… А пламя рвется из жерла, горючее, стихийное…

      Еще минута – и Ксаня, подхваченная руками десятка освирепевших, пьяных мужиков, будет брошена в самое жерло…

      Вдруг какой-то странный, тонкий, нежный, но громкий и властный голос раздается позади толпы:

      – Пустите меня, пустите!

      И две женщины с усилием проталкиваются. Одна высокая, костлявая, в наколке на седых волосах; другая – молодая, вся в белом, вся прелесть и воплощение семнадцатилетней весны.

      – Что за шум? Что случилось?

      И молодая девушка, опираясь на руку своей компаньонки, пробравшись сквозь толпу крестьян, очутилась лицом к лицу со стоявшей перед печью Ксаней.

      – Что ты, девочка? Зачем ты тут? Зачем? И что вы хотите с ней делать? – строго обратилась она к стоявшим