Джаваховское гнездо. Лидия Чарская

покажет, покажет им! И зачем умерла мама? Зачем? Зачем? Из синих глаз падают скупые слезы.

* * *

      – Где ты была утром, Селтонет?

      Сандро спрашивает это таким же тоном, каким спрашивал бы сам «друг» провинившуюся дикарку.

      И черные глаза его строги, почти суровы.

      Селим, с туго перетянутой талией, со съехавшей на бритой голове папахой, выступает вперед.

      – Какое тебе дело, где она была?! Хотя бы в подземной сакле у самого шайтана. Не смей обижать девушку! – отвечает ему Селим.

      Сандро пожимает плечами.

      – Ты с ума сошел, Селим. «Друг» приказал мне, как старшему, заботиться о всех вас. Тетя Люда беспокоилась все утро. Селтонет опоздала на Урок муллы.

      – Ха-ха-ха! Пусть Сандро наденет черную юбку «друга». Пусть заплетет свои кудри в две косы. Пусть сорвет кинжал, пояс и газыри со своего бешмета. Пусть девчонкой сделается Сандро, чтобы каждая баба-осетинка могла тыкать в него пальцем и кричать: вот так джигит!

      Селтонет, говоря это, хохочет. Даже Маро, приготовляя у себя в кухне на завтрак любимый детьми бараний шашлык, вздрагивает и говорит сварливо:

      – Ну вот, разошлась снова, дикая коза. Опять вселились в девчонку злые духи. И чего это княжна-джан не ушлет куда-нибудь подальше эту дикарку Селтонет. Всех ребят испортит. В одной только разбойничьей Кабарде рождаются такие дети.

      Маро права.

      Глаза у Селтонет – злые, как у рассерженной кошки, ноздри раздуты. Несмотря на тонкость линий, лицо ее не симпатично, хотя и красиво настоящей восточной красотой.

      Она все еще злобно смеется, глядя в самые зрачки Сандро.

      – Снимай бешмет, надевай юбку, и хорошая баба будешь! Верно тебе говорю.

      Сандро вспыхивает. Горячая кровь его родины бьет в виски.

      – Но-но, потише, Селтонет! Полегче!

      – Что? Ты никак грозишь? Нет у нас такого адата в Кабарде, чтобы обижать женщин, – вступается Селим, сдвинув на лоб папаху.

      – Ты хочешь ссориться, Селим? – спокойно осведомляется Сандро. – Ты забыл, что велит нам постоянно «друг» – жить в мире и согласии между собой?

      – Ссору кабардинца с грузином может решить только кинжал, и никакой «друг» не будет тому помехой! – вызывающе бросает мальчик-татарин.

      – Эге, приятель! Да у тебя на плечах, я вижу, вместо головы пустая тыква, если ты хочешь драться, когда это строго запрещает «друг».

      Это говорит Валентин. Лицо его серьезно, почти строго.

      В этих спокойных, смышленых чертах навеки застыло что-то ясное, раз и навсегда понятное. Но глаза Валентина полны затаенного смеха.

      – Тебя никто не спрашивает, убирайся к шайтану! – сердито выкрикивает Селим.

      – Охотно, если ты пойдешь туда со мною, чтобы показать мне дорогу.

      Лицо Валентина невозмутимо-спокойное.

      – Ой, молчи, баранья голова! – говорит Селим.

      И в одну минуту весь загорается, как порох.

      – Не боишься, что забодаю тебя. Ведь бараньи головы украшены рогами, миленький.