Джаваховское гнездо. Лидия Чарская

а, сверкая алмазными блестками, черная, гордая кавказская ночь.

      А Кура все бушевала.

* * *

      Статный татарин Амед, перевозчик, пригнал еще с утра свой паром к берегу и решил здесь остаться, пока не утихнет буря.

      Не пришлось ему сегодня получить ни одного абаза[1] на обед. В такую погоду кто же захочет проехаться по Куре на пароме?

      – Алла верды! Алла верды![2] – шепчет он, тихо шевеля губами и обращая к Востоку взор. – Если и завтра река не уймется – ложись и умирай с голоду, Амед, или затяни потуже свой пояс и ступай в горы промышлять барантой,[3] если допустит пророк.

      И он накидывает бурку на голову, пряча лицо от разгулявшейся стихии.

* * *

      – Эй, кто тут! Необходимо перевезти на ту сторону господ! – доносится до Амеда сквозь шум волн и свист ветра громкий голос.

      – Что они, с ума сошли там, на берегу?! В такую погоду невозможно двинуться с места на пароме.

      – Ты это говоришь, Амед?

      – Я говорю – переправляться на пароме в такую бурю нельзя. Обождать надо. Скажи это твоим господам, Николай! Мой слух не обманул меня? Это ты?

      – Так. Селям алейкум,[4] приятель!

      – Алейкум селям! Кунаку приветствие и почет! Но переправляться нельзя. Надо обождать.

      – Но нам нельзя ждать! Поймите же! Нам необходимо на ту сторону сейчас же. Сейчас!

      Это уже не голос армянина Николая, старика-слуги из ближайшего духана,[5] а молодой, звонкий и чистый, как серебро, девичий голосок.

* * *

      Амед зоркими глазами впивается во тьму, чтобы разглядеть, кто это говорит.

      Там, на берегу, три фигуры. Две женские и одна мужская. И еще что-то странно изогнувшееся, жуткое по своей неясности. Что-то огромное, широкое, с крохотной головой, все в черном, как монах.

      – Нам необходимо переехать сейчас! Во что бы то ни стало! – волнуется юный серебристый голос.

      – Да! Да! Пожалуйста, перевезите нас! – говорит другой голос, как будто надорванный, слабый.

      Амед колебался одну минуту.

      Ах, эта Кура! В аду могут быть только такие реки. Когда он, Амед, был совсем еще мальчишкой, на его памяти снесло бурей мост на Куре. Завели паром после этого. Но и паром разве надежен?

      – Не повезу! Не выдержит паром, – голос Амеда звучит угрюмо, почти свирепо.

      Что, в самом деле?! Он создан не затем, чтобы умирать так рано, почти на заре жизни, одиноким, как тополь в горах.

      Эта мысль едва-едва мелькает у него в голове и тут же гаснет.

      Неожиданно маленькая ручка опускается ему на плечо.

      – Послушайте! Пожалуйста, перевезите нас на тот берег. Возьмите с нас дороже, но перевезите. Нам необходимо быть там к девяти часам. И мы не смеем опоздать! Ни за что!

      Голос звенит и рвется…

      Фонарь с берега мигает от ветра, но все же может различить Амед при его слабом свете кудрявую белокурую головку под резиновым плащом, капризный излом бровей, властный ротик и большие синие глаза:

      – Нам надо на ту сторону! Непременно!

      Уже не просьба, а приказание. Губы складываются горделиво, строго.

      – За полтумана[6] вы перевезете нас!

      И уже повернувшись назад, другим тоном добавляет энергичная молоденькая особа:

      – Не бойтесь, мама! Входите на паром! А ее вы, Николай, поставьте сюда. Я буду ее держать обеими руками. Сюда, так… Прекрасно.

      Мимо изумленного Амеда пронесли и поставили, прислонив к доске парома, какой-то безобразный черный предмет, тот самый, что поразил его своим видом на берегу. Потом фигурка в плаще протянула руку своей спутнице.

      – Не бойтесь же, не бойтесь, мама. Сходите без страха.

      – Но, Даня, дитя мое, я боюсь не за себя.

      – Пустяки! Не волнуйтесь, мама, ради Бога. Опасность вовсе не так велика. Перевозчик получит целых пять рублей. Можно, кажется, постараться за эту сумму, – капризным, не допускающим возражения голосом доканчивает молодая особа. Потом слегка кивает головой.

      – Можете идти, Николай! На том берегу, я думаю, найдется возница для нее, – говорит она, указывая пальцем по направлению стоявшего на доске парома предмета.

      В душе Амеда борются тревога и радость.

      С одной стороны, бешеные волны реки могут сломать паром, как щепку. И тогда гибель им всем, всем! С другой стороны – полтумана едва ли когда-нибудь зарабатывал за две недели он, перевозчик Амед!

      Колебаний быть не может.

      Он перевезет их! Перевезет!

* * *

      – Совсем не так страшно! Совсем! – говорит дама в плаще. – Мама, мама! Да неужели же вы боитесь?

      Пожилая дама не отрывается ни на минуту от клокочущих волн. Они заливают паром, до колен захлестывают ноги. О,

1

Двадцать копеек.

2

Помилуй Бог.

3

Разбоем.

4

Татарское приветствие.

5

Заезжий дом.

6

Туман – десять рублей.