Сверхпослезавтра. Леонид Бабанский

рядом. Но текущая неделя шла под знаком Шишкина, который почему-то трактовался труднее всех. Его «Лесные дали», холст, масло, поначалу настроили меня на лад лирический, чуточку приподнятый, но уже в понедельник, на секции, мне набили морду теми самыми разношенными перчатками. Со вторника навалилась чреда зачётов. Пятница ожидалась как спасение, но на вечер, как оказалось, были назначены бои.

      Я шёл на секцию сразу после занятий, голодный, без радости и без надежды. Чуть не опоздал на построение, успел как раз на перекличку. На ринг, сияющий белыми канатами, посмотрел, как на холст, оправленный в верёвочную раму. Какую же картину придётся там сейчас изобразить, какими красками, подумал я. Не собственной ли кровью?

      Припоминаю, боксёр я был слабохарактерный. Старался бить пореже, и то в основном работал по корпусу. По лицу бить человека вроде стеснялся. Но на ринг вышел согласно очереди, не дрогнул, только чуть-чуть похолодел. А когда увидел в противоположном углу противника, сразу успокоился. Даже обрадовался. Какой-то он был невыдающийся. Мелковатый, хоть и объявленный кандидатом. Меня же заявили громким вторым разрядом.

      Я вполне доброжелательно протянул ему руки, но он был строг и неприступен. И тут же, не сходя с места, тремя ударами выбил из меня всяческое благодушие.

      Только тогда мне стало ясно, что для первого раза мне попался боксёр-передовик.

      Я ударил ему по корпусу сквозь небольшую щель в защите. Так сказать, чего там, давай работать в лёгкой игровой манере! Мы же не волки, давай по-божески! Но на его лице отражено было сплошное упрямство и явное желание полной надо мной победы.

      Надежда на бескровный исход таяла. Я дурил вовсю. Изображал робость, испуг, придерживал его как мог, а вблизи старался сразу же завязнуть. И простоял всё-таки в этой грязной манере почти весь раунд, хотя с середины потихоньку начал терять контроль над горизонтом. В ушах загудело колоколами, пропущенные удары стали не больны. Ринг потерял свою остроугольность и превратился в гигантский хула-хуп, надетый мне на шею и на поясницу. Свет ламп померк, будто их взяли на реостаты, только в голове вспыхивали шаровые молнии. Иначе стало бы совсем темно.

      Всё получилось будто бы само собой. В такой момент я словно раздвоился. Вышел из себя – мысленно, конечно – и осмотрел наши с ним позиции. Оказалось, положение моё было печально, но небезнадёжно. Я понял, что следовало делать, ибо со стороны всё-таки виднее. Тогда я и выбросил ему навстречу, в тот момент, когда он совершенно обнаглел, удар не ахти какой красоты и силы, но всё-таки повод для дальнейшего разговора. Сначала он ничего не понял, просто удивился. Затем встревожился. Упёрся мне в грудь обеими руками. Уронил из носа каплю крови. Другую, третью. Потом капли соединились в ручеёк. Отступил на шаг – я не преследовал – попытался перегородить струйку крови перчаткой. Деловито шмыгал носом, приплясывал, демонстрируя всем видом, что сию же секунду бой продолжится и получит триумфальное для него окончание, а сам то ли