Чужой Завет. Эссе. Часть вторая. Владимир Буров

здесь не только неуместен, но и вообще его надо отменить, как уже давно не заслуживающий доверия, – ибо зачем, если, как сажать картошку мы уже знаем.

      Или, как Бродский крыть толью крыши сарае-фф.

      Своими передачами И. Толстой пытается так загудронить нелепость этой бывшей литературной дряни, чтобы думали:

      – Что-то в ней, наверное, сють-сють было, – но, разумеется жаль, что до нас – как обычно – не дошло.

      Как до Венечки Ерофеева, когда всегда – и даже в очень большой очереди – доставались только две бутылочки коньяка.

      Здесь, на этой ярмарочной климакситуре, даже керосином не пахнет.

      Хотя, конечно, кого тут ругать, если давно известно, что всю фирменную клавиатуру делают на местном – нет, даже не трактором заводе, – а как и было при Алейникове Петре Мартыновиче и Андрееве – его, даже загробном друге, отдавшем последнее что у него было другу – свою могилу на Новодевичьем кладбище – Борисе Федоровиче и их бригадном генерале Николае Афанасьевиче Крючкове:

      – Прямо на местном полевом стане.

      Что значит, разорившиеся целиком и полностью школьные учителя из почти поднебесных республик юхга, из казахстанских и казахский степей, из-под Азербайджана и всех остальных Аравий пошли на Москву широкими и длинными колоннами:

      – Писать вот эти самые романы, – с ударением обязательно на первом слоге.

      И все заняли свои позиции по ранжиру: кто рассказывает, что платит только за крышу над головой 28 тысяч – рублей, наверное, всё-таки, а не:

      – Небось, хговорю, не долла-а-ар-офф, – которых уж нет и даже далече.

      Кто верстает, кто тачает, кто только предисловие пишет, кто оглавления иво содержания, – ну, как и было сказано в кино, кажется, Печки и иво же ж Лавочки:

      – С паровым отоплением обязательно, как у Остапа Бендера в пустыне, где его и раздели заодно до Зов – нет, не предкофф уже, – а:

      – Зов-Сем.

      Как и всех остальных русских читателей, – ибо:

      – Мы вам покажем, как Маргариту лапать вместе с Шариковым, гадом Каутским, а заодно уж не пожалеем даже Энгельса.

      Маркса? Пусть живет, ибо он – в отличие от Энгельса – долго думал, а теперь уж пусть и не гадает:

      – Картина маслом Репина Приплыли заменена на:

      – Отчалили от цивилизации здравствуй и прощай навсегда.

      Или, что тоже самое, книги бросили на перевале через Альпы, чтобы гнавшиеся за нами гренадеры Наполеона не победили хоть когда-нибудь партизан Дениса Давыдова, по слухам дошедшим от академика Тарле, – что:

      – Всё было как раз наоборот, Наполеон печальный шел средь читателей русского народа, как линкор между рыбацких лодок, с которых только и было слышно попрошайничество:

      – Дяденька, дай, да, дай!

      – А чё те, грешник, надо, как-то спросил один:

      – Дак почитать хоцца чё-нить, а не дают и не клянчат даже заразы.

      Пиши сам был ответ. И это единственно, что еще утешает.

      Ибо всё, что было нажито непосильным трудом Пушкина и его Шекспира,