За это можно все отдать. Вероника Тушнова

неловкое объятье

      у приволжских шелковистых ив,

      и как долго не могла понять я,

      отчего со мной ты молчалив.

      ……………………….

      Как невесел месяц на ущербе,

      как поля озябшие пусты,

      как мертвы на постаревшей вербе

      свернутые в трубочку листы!

      Мы с тобою тоже постарели:

      каждому дорога нелегка…

      От шершавого сукна шинели

      разгорелась у меня щека.

      Но спроси, и я тебе отвечу,

      что за встречу, посланную нам,

      за подаренный судьбою вечер

      я любую молодость отдам.

      «Ты ложишься непривычно рано…»

      Ты ложишься непривычно рано.

      Прихожу, а комната темна.

      Верно, спишь – я спрашивать не стану.

      Света нет. И печка холодна.

      Знаю, стосковалась ты по доме

      долгою сибирскою зимой.

      Взять тебя бы в теплые ладони,

      отнести бы сонную домой.

      Чтобы утром, как не расставались, —

      круглый столик, снимок на стене…

      Все, как раньше, все – любая малость,

      издали любимая вдвойне.

      Чтобы, воду зажигая в кружке,

      ластясь у знакомого плеча,

      пролегли от окон до подушки

      два косых смеющихся луча.

      Чтобы ты, глаза от света жмуря,

      озадаченная тишиной,

      поняла, что отгремела буря,

      что прошла, не тронув, стороной.

      За тебя, за твой беспечный вечер,

      за покой усталого лица

      всю бы тяжесть я взяла на плечи

      и дошла бы с нею до конца.

      За окном морозного тумана

      мутная глухая пелена.

      Я тебя обманывать не стану:

      продолжается война.

      Дорога

      До города двенадцать километров.

      Шоссе как вымерло – ни человека…

      Иду одна, оглохшая от ветра,

      перехожу взлохмаченную реку.

      Мы на реке с тобой бывали вместе,

      когда-то шли по этой вот дороге…

      Как увязают в чавкающем тесте

      усталые по непривычке ноги.

      Как больно хлещут ледяные плети,

      какой пронзительный, угрюмый вечер,

      и ни огня на целом божьем свете,

      и от мешка оцепенели плечи.

      В нем розовая крупная картошка,

      пронизанная сыростью осенней.

      Приду и стукну в крайнее окошко,

      и мать с огарком отопрет мне сени.

      Огонь запляшет, загудит в железке,

      вода забулькает. А я раскрою дверцу

      и сяду возле. И при жарком блеске

      письмом вчерашним отогрею сердце.

      И долгий путь сквозь мокрое ненастье

      осенней ночью – хриплой и бездомной

      мне кажется ничтожно малой частью

      одной дороги – общей и огромной.

      Разлука

      I

      В руке сжимая влажные монеты,

      я слушаю с бессмысленной тоской,

      как в темноте, в слепом пространстве где-то,

      звонок смеется в комнате пустой.

      Я