Судья. Игорь Юрьевич Денисов

восемнадцать?

      – Двадцать два.

      – Ты служил в армии?

      – Да.

      – Мой отец – генерал.

      – Здорово.

      – А твой?

      – У меня нет отца.

      – Извини.

      – Почему ты извиняешься?

      – Не знаю.

      Я рассказал, как папаша бросил мамочку. Мне было семь лет. «Жаль». Ненавижу его, сказал я.

      Эстафета перешла к ней. Я с облегчением замолчал, принялся слушать ее хрипловатый сексуальный голос.

      За беседой, совсем не тягостной, в отличие от большинства бесед, ухлопываю еще пару бокалов шампанского и чего-то покрепче. Голова начинает кружиться.

      Таня говорит, будто со дна глубокого колодца. Голос звучит монотонно, обрывочно.

      Она – генеральская дочка. Отец предоставил дачу, жрачку и выпивку (я, прости меня Господь, вспомнил тяжесть сумок). Ну конечно. Кто еще мог собрать такой стол осенью 1995-го? Только генерал, просиживавший задницу в штабе, пока юные призывники пачками гибли в Грозном.

      Что было дальше, не представляю. Скорее всего, я ткнулся мордой в стол. Позорище.

      Кирилл и Женя Астафьев взяли меня под белы ручки, и без разговоров, надругавшись над свободой личности, перенесли в одну из спальных комнат.

      Наутро я как огурчик, даже причесываться не надо. Никакого похмелья.

      Таня поздоровалась. Улыбнулась уже знакомой мне горделивой улыбкой.

      Она начала громким, командным голосом руководить уборкой стола. Я сидел с банкой кока-колы в руке и наблюдал за уборкой. А на самом деле – за ней.

      Мы проторчали на даче три дня. Остальные два запомнились тем, что теперь все, включая Кирилла, были пьяны. Трезвы только я, Таня и полная девушка с шепелявым выговором, в очках и со стянутыми на затылке тусклыми волосами. Мы втроем укладывали спать тридцать два пьяных лба.

      Через пять минут по дому гремел храп, от которого тряслись стены. Мы втроем уселись в кресла. В камине трещали поленья.

      Спустя полчаса девушка в очках сообразила, что мы с Таней что-то больно часто переглядываемся. Она, подобно многим некрасивым, сразу почувствовала себя лишней, ненужной. Вскочила, одергивая кофточку, и заявила, что ей пора спать. Таня горячо убеждала Олю, что та не мешает, все ее очень любят и желают только добра. Но Оля разобиделась не на шутку, и не дала себя удержать, чему я был только рад. Оля бросилась наверх, в спальню. Таня огорчилась.

      Она молчала, глядя на пламя, что бросало яркие отблески жидкой ртути на ее горделивое лицо.

      Я ерзал в кресле. Нужно было что-то предпринимать.

      Но за полчаса я не выдавил из себя ни слова. Таня строгим голосом сказала, что пойдет спать. Я с досадой вынужден был признать, что утро вечера мудренее.

      Мы поднялись по лестнице. Я следом за ней. Так получилось, что я пялился на нее сзади.

      Наши спальни располагались по соседству. Мы сухо распрощались и повернули дверные ручки.

      Я разделся, лег в постель. Рядом храпел кто-то, смердящий как хлев. На потолке корчились тени.

      Я