Судьба попугая. Андрей Курков

покраснел, как вареный рак!

      – Что? – переспросил Банов, посмотрев на Петровну пристально.

      – Столетник покраснел! – сказала старушка. – Плохой, наверно!

      Банов заглянул в классную комнату и действительно увидел на подоконнике высокий ярко-красный столетник. Посмотрев на него в недоумении, директор школы вернулся в коридор и сказал Петровне:

      – Слышь? Отнеси его в медкабинет и поставь там на окно!

      Полчаса спустя Банов с радостью попрощался с Петровной. Закрыл школу. Потом вернулся в кабинет и позвонил Карповичу.

      – Слышь, приходи ко мне сейчас! – сказал ему Банов. – Погода сухая, чаю выпьем. Ты высоту любишь?

      – Да.

      – На крышу выйдем. Оттуда много видно!

      – Ну хорошо, – сказал Карпович. – Через полчасика буду.

      Не теряя времени, Банов поставил чайник на примус. Проверил, есть ли сахар. Достал кружки.

      Часы показывали без четверти шесть. Небо было безоблачным и обещало звезды.

      Банов встретил старого боевого товарища внизу. Закрыл за ним двери. На минутку зашли в кабинет за чайником, сахаром и кружками. Потом полезли на крышу.

      Устроились на любимом месте Банова, там, где он сиживал с Кларой Ройд – на самой верхотуре.

      – Ну как там у тебя? – спросил директор школы.

      – Ничего, – без особого энтузиазма ответил Карпович. – Только с поэтом поругался.

      – С каким поэтом?

      – С кремлевским поэтом. Живет у нас один, татарин, наверно: Бемьян Дебный…

      – А чего поругался?

      – Да ну! – Карпович махнул рукой. – Мелочь! По инструкции я должен весь рукописный мусор, собранный в Кремле, относить в мусорник НКВД, ну я и сделал, как положено, какая мне разница, что это за мусор! А этот Бемьян стихи свои растерял, говорит, они на подоконнике были, и их ветер вниз сдул. Ну так я и сказал ему, что пусть сам идет в чекистский мусорник и ищет, а он, сволочь, говорит, чтоб я сам туда шел и искал… Хрена ему!

      – Правильно! – одобрил Банов. – Нечего!

      На крыше было прохладно. Дул довольно сильный ветер, однако чистое безоблачное небо отливало глубокой синевой и кое-где уже проступали первые золотистые звезды.

      Банов страшно любил такие сухие осенние вечера на крыше, и чем прохладнее и ветренее было, тем всегда вкуснее казался чай, и вместе с чайным теплом организм в такие моменты наполнялся непривычной, но очень приятной бодростью и силой. Эта сила как бы распирала Банова изнутри, и жадно смотрел он вниз, на вечерние пустынные переулки, смотрел по-охотничьи зорко, словно выглядывал врагов.

      – Хороший чай, – отхлебнув из кружки, сказал Карпович.

      Банов кивнул.

      – Я всегда чай пью, – неопределенно, словно в никуда, сказал он. – Да, слышь, как там Кремлевский Мечтатель?

      – Нормально. Я его сегодня утром видел. Сидит, греется на солнышке и мечтает вслух. Хотел его послушать, но не было времени…

      Банов посмотрел на Карповича и понял, что он немного завидует этому человеку. Еще бы! С какой