Три шершавых языка. Сергей Александрович Алексеев

сопротивлялась и пыталась выбросить спички, отчего терпение Курта начало иссякать.

      Он бросил спички из рук достал свою зажигалку, открыл, и чиркнув роликом прислонил ее к пятке, так что жаркий огонек начал ласкать голую кожу. Нога задергалась в бессильном стремлении избавиться от источника боли и ее хозяин начал рассыпаться проклятиями, а затем и выть. Спасение было близко, если конечно кто-то из дежурных воспитателей заглянет в расположение, но как всегда увы....

      – Я тебя буду жарить пока ты мне не станцуешь, – прошипел Курт. – Понял меня? А зажигалка долго не закончится. Не дождавшись вменяемого ответа, он щелкнул ею и спрятал ее в кармане, затем снова спокойно взялся за спички. Пальцы чужой ноги на сей раз вели себя послушно.

      В конце концов, полностью удовлетворившись своей работой Курт высыпал лишние спички из рук и зажег одну щелчком о свой ноготь. Ею он и разжег подготовленное кострище, которое с шумом принялось разгонять окружающую темноту.

      Даже сдавленного смешка или болезненного сочувствия в этот раз никто из себя выдавить так и не смог, лишь мертвецкая тишина, которой словно сопротивляясь, отчаянно борясь, но в конце концов прорвал дикий вопль боли.

      – Глуши сирену подушкой и быстрее, – приказал Курт босоногому. – Ты тоже ему помогай, – кивнул он головой, лежащему на нижнем ярусе под жертвой мальчугану.

      Босоногий не был достаточно расторопен и отважен, от чего получил ускорительный удар по лбу и подушка все-таки оказалась на лице мученика, тщетно пытаясь его заглушить.

      Все-таки спичкам не удалось догореть до конца. Невероятными усилиями и мелкой работой пальцев, бедолага успел их вытолкать, хотя и очень поздно. Позже он ходил хромая, кожа в месте ожога облезла, а рана мокла и сильно воняла, фаршем вперемежку с чесноком. Так он получил свою кличку – Чеснок.

      – А теперь два правила я хочу чтобы вы уяснили, – объявил Курт, когда он отпустил наконец ногу. – Первое – никому ни слова! Второе – этого ханорика больше не трогать!

      Вот уж что-что, а этого такого никто не мог ожидать. Ко всеобщему удивлению Курт указал вытянутой рукой на кровать Марка, на которой он сейчас восседал, подчинившись детскому любопытству.

      – Я и только я буду делать из него человека, – продолжил Курт. – Это теперь чисто моя шкура.

      Ответ обозначился общим молчанием, все были согласны на все, что угодно душе Курта.

      Марк.

      Марк был именно тем, кого обычно называют мальчиком для битья, и каких всегда можно встретить во всех детских коллективчиках. Его постоянно колотили и еще чаще издевались над ним. В его школьные тетради частенько плевали, одежду же часто прятали, а однажды ее плотно забили шваброй в унитаз, просто смеху ради. Одни были благодарны ему, что им есть над кем издеваться, другие – что издеваются не над ними. К тому же, это давало право признать себя не самым жалким человечком на этой земле, завидя такого со стороны. Многие дети позволяли себе иметь свои собственные игрушки, любопытные вещицы, но только не он. Все его добро делилось