Символ веры. Леонид Шувалов

рукавом драного зипуна, Штукин совсем растрогался: – Спасибочки тебе, Тимофей Лукич. Вот дай тебе Бог счастья.

      – Счастья? – переспросил Тимофей, придвигая рассеянно тарелку с луковицей и сельдью поближе к Штукину. – Какое там счастье, Митрий…

      Митька, не решаясь на большее, отломил кусочек хлеба, с наслаждением пожевал. Потом вздохнул:

      – Тебе ли, Тимофей Лукич, жалиться?.. Вот и хозяйство у вас справное, папаша у тя негневливый, супруга дюже славная, детков хороших нарожат…

      Тимофей посерел. Дрожащей рукой наполнил рюмку, расплескивая водку по столу. Выпил. Пряча руки, произнес осевшим голосом:

      – Наливай сам.

      Осторожно косясь на изменившегося в лице Тимофея, Штукин поспешно расправился еще с одной рюмкой, предложил:

      – Тимоха, хошь журавлем покурлычу?

      Сысоев отрицательно покачал головой. Чуть погодя невесело усмехнулся:

      – Давай, Митька, лучше споем.

      – Я ить… – замялся тот, – петь-то не шибко мастак… Ты попой, на душе легче станет…

      Тимофей тяжело вздохнул, обхватил голову ладонями, тоскливо затянул:

      – Во лузях, во лузях зеленых, во лузях… вырастала трава шелковая, расцветали цветы лазоревые… Уж я той травой выкормлю коня, выкормлю, выглажу его…

      Внезапно оборвав песню, он громыхнул кулаком по столу:

      – Семеныч! Водки! Счастье заливать будем!

      Кабатчик неодобрительно проронил:

      – Не шуми… Счас принесу…

      После третьего полуштофа Тимофей, убедившись, что водка его не берет, вышел из кабака. Зажмурился от яркого солнца и, не разбирая дороги, зашагал к дому.

      Едва он сбросил полушубок, мать процедила сквозь зубы:

      – Ушла твоя…

      – Куда? – опешил Тимофей.

      – Уж и не знаю… Можа, к родителям, а можа, ишшо куды…

      Собрала узел и ушла…

      – Как… узел?

      – Обнакновенно.

      – Че ж мне таперя делать? – глядя сквозь мать, которая стояла посреди комнаты, сложив руки на животе, потерянно проговорил Тимофей.

      Мать хмыкнула:

      – Ну уж, во всяком разе, не бежать за ее подолом. Ты ж мужик! Понятие о себе должон иметь, гордость. Да и на че она тебе нужна такая? Родить – и то путем не могет.

      – Маманя! – вскрикнул Тимофей.

      – Попридержи язык-то! Только и горазд, что на мать орать! Лучше бы за своей смотрел… Недаром она к Варначихе бегала, вот таперя и скидыват!

      Сжав пальцами виски, Тимофей силился понять, к чему клонит мать, но никак не мог.

      – К Варначихе? – переспросил он – Зачем?

      – Да ты совсем ослеп! Уж и не знаю, чем она тебе глаза застит? Да брюхатую ж взял!

      – Маманя! – испуганно пятясь и прикрываясь руками от ее слов, будто от летящих камней, надрывно выкрикнул Тимофей. – Побойтесь Бога!

      – Мне его нечего бояться, я греха на душе не имею! Пущай Катька твоя Бога боится! Люди, они все видят! От них не скроешься!

      Руки