Символ веры. Леонид Шувалов

до казарм, где были расквартированы казаки. – На Николаевском, возле аптеки Ковнацкого, антиправительственные элементы распоясались. Разогнать!

6

      Время было предобеденное, и в Новониколаевской почтово-телеграфной конторе царила тишина.

      Татьяна Белова, управившись с уборкой, вышла на улицу. Теплый июньский ветерок слабо колыхал успевшие покрыться тонким слоем пыли листья стройных топольков. Татьяна отошла от крыльца, села на лавочку и, прикрыв глаза, подставила лицо солнцу.

      Услыхав свое имя, она вздрогнула, обернулась. Перед ней стояла Катя.

      – Ой! – невольно вырвалось у Татьяны.

      – Здравствуй, – негромко проговорила Катя, перебирая пальцами край туго обтягивающей тонкую талию кофты.

      – Приехала вот…

      – А я слышала, ты замуж вышла, – еще больше удивляясь, произнесла Татьяна. – За Тимку Сысоева.

      – Не пожилось, – потупившись, коротко и негромко проронила Катя.

      Татьяна всплеснула руками:

      – Господи! И из дому ушла?

      Катя потупилась еще больше.

      – Как же ты теперь будешь?

      – Не знаю, – пожала плечами Катя. – Решила вот с тобой посоветоваться… Больше у меня никого в городе нет…

      – Подожди здесь, я сейчас. Только у начальника отпрошусь.

      Татьяна бегом бросилась в контору.

      Когда они подошли к дому Илюхиных, где продолжала квартировать Татьяна, Катя невольно замедлила шаг.

      – Идем, идем, – заметила ее нерешительность Татьяна. – Если не желаешь Петьку видеть, так он здесь не живет. Я его почти и не вижу.

      В комнате она сразу усадила гостью за стол:

      – Ешь, ты же с дороги.

      Но Катя стеснялась и почти ничего не ела. Ее настроение передалось Татьяне, и та тоже сникла, замолчала, едва слышно вздыхая, принялась разглаживать скатерть тонкими пальцами. Всхлипнув, Катя вдруг прижалась к Татьяниному плечу и разрыдалась. Слезы, скопившиеся за долгие месяцы, разом вырвались наружу.

      Татьяна пыталась успокоить Катю, но потом поняла, что ей нужно выплакаться, и только бережно гладила вздрагивающую спину. А Катя рыдала громко, в голос, и никак не могла остановиться. Наконец она стихла, вытерла покрасневшие глаза концами платка, заговорила неожиданно спокойным, отрешенным голосом, будто рассказывала не о себе, а передавала слышанную от кого-то историю.

      Татьяна не перебивала, не задавала вопросов.

      Катя рассказала о своем замужестве, неудачной беременности, умолчав, правда, о том, что до этого избавилась от ребенка, которого должна была родить от Петра, о своем решении уйти из дома Сысоевых, о том, как Тимофей упросил ее вернуться.

      – Думала, все уляжется, но, видать, не судьба. Каждая жилка во мне противилась, а я все пыталась с ним жить. Он, должно быть, чувствовал… Угрюмый ходил, пасмурный, а как скинула я во второй раз, напился… Думала, живой не останусь, так избил. Наутро опять на колени бухнулся, прощения просил, обещал забыть все, не трогать. Недели не прошло, снова отдубасил. Еле до кровати доползла.

      Татьяна слушала с широко раскрытыми глазами. Она чувствовала, что Катя чего-то