Фатум. Том третий. Форт Росс. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

умывая лицо, шею и грудь хрустальной росой трав, кивнул бдящему Собо-леву.

      – Доброго здоровьица, вашескобродие-с! – спешно вскакивая, козырнул боцман.– Беспорядков не наблюдалось. Прикажете побудку сыграть?

      – Тише, тише, голубчик. Погодим немного.– Андрей Сергеевич отрицательно покачал головой, думая о мисс Стоун, сон которой лишь четверть часа как приоткрыл свою дверь.

      – Погодим, так погодим, вашескобродие,– с обстоятельной серьезностью буркнул Соболев, мелко зевнул и с позволения капитана вновь присел у костра. В глазах Ляксандрыча Преображенский успел приметить «понимающий блеск» и конфузливо-озорную искру.

      – Накинули б чой на себя, барин,– беспокойный сип проснувшегося денщика согрел душу офицера своей вечной заботой.– Хоть и редко вас хворь берет, батюшка, но тоже не век молодым прыгать будете… Нате-ка, голубь, накиньте кожан… Нагрел его, тепленький…

      Палыч без согласия на то и без лишних уговоров набросил на плечи Андрея Сергеевича свой кожан и, радуясь отсутствию строгости по сему случаю, довольным подсел к костру.

      Преображенский, кутаясь в кожан, вышел на берег; тихий и спокойный, дымный туманами реки, с первыми звонкими голосами птиц, он наполнял душу животворящей силой. Андрей перекрестился, прочитал молитву и присел на поваленное ветром дерево, глядя на могучую, шумную Колумбию. Казалось, в сем красивом, величественном мире нет, да и не может быть места для человеческих страданий.

      Однако время было думать настоящим, спустившись с небес на бренную землю. Капитан неторопливо, со свойственной ему аккуратностью набил трубку, раскурил и, вглядываясь в проступающую на востоке монументальную цепь вулканических гор, в курящиеся купола над застывшей тысячелетия назад лавой, подумал, что вся эта дикая красота и величие, вся эта бесконечная страна дюн и скелетов деревьев, с причудливыми каскадами гор, созданных Господом, стала ему родной и близкой. И все эти каньоны, что им пришлось преодолевать, и роскошные ковры из цветов заливных лугов, и изумрудные сумерки, что сменяют палящий зной дня, все эти темно-желтые, красные, синие, зеленые тона гор, кои подобно белому кружеву украшают вечные ледники и облака, ныне не просто абстрактные виды. Нет! Он пролил за них свою кровь, а многие из его товарищей положили жизнь, и отныне на сей новорусской земле ему стал дорог каждый камень.

      Он еще раз, точно пытаясь впитать в себя, внимательным, долгим взглядом посмотрел на белопенную беснующуюся реку, на огромные прибрежные валуны, что таили в себе застывшее в камне время, и выбил о ладонь истлевшую трубку.

      «Святый правый, где я? Куда занесло меня?» – Андрей, засмотревшись на бегущую к океану изменчивую воду, оперся щекой о ладонь. Будучи полон светлых надежд, был ли он радостен?.. И да, и нет. Ощущая сброшенный груз пережитого, он чувствовал долгожданное облегчение, но пуще – безмерную усталость, коя родит в человеке безволие и точно могильная плита опускает руки.

      Преображенский, не отрывая взгляд от светлеющей воды,