Фатум. Том третий. Форт Росс. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

кто же из нас «хребет в западне перешиб»? Молчать, боцман! Вы только послушайте, что он говорит,—в сердцах разведя руками, гневно сжал губы капитан.—Вы мне все эти мысли насчет западни бросьте! А ты, Соболев, гляди… Еще лучшим фор-марсовым был, боцманом мной назначен… Стыдно! Так, нет?

      – Так точно, вашескобродие. Да только жалко матроса… больно зелен был… одни глаза да уши…

      – А ты думаешь, мне не жаль… А юнга, а все наши молодцы, что сложили головы?.. Смотри, Соболев, не выводи меня из терпения… Постиг?

      – Постиг, вашескобродие,– решительно заявил Ляксандрыч обиженным тоном.

      – Ну, то-то… – Андрей нервно раскурил трубку, набитую Палычем, и, глядя на рыжие искры костра, уже ровнее молвил.– Не хребет у нас перебит… Кожу мы меняем. Переболеть след. Главное – честь мы свою морскую не потеряли. Флаг сберегли, судовой журнал, и долг пред Отечеством помним.

      Все эти слова Андрей Сергеевич сказал глухо, без жалости, даже железисто жестко. По себе зная как ни кто иной – жалость вельми обидна.

      Для ночевки Тараканов с Палычем сдвинули костер ближе к ручью, подмели большое кострище сосновым лапником и накидали на горячую землю еловых ветвей. Спать так было сподручнее – тепло, как на печи, хотя ночная изморозь и делала волглой просушенную одежду.

      Однако как ни хотелось спать, измученные люди укладываться не торопились. То ли из-за страху, то ли по по-требности души. Остатки вяленого мяса быстро исчезли в голодных желудках, и теперь, крепко за день изнявшись потом, затерянные в глуши беглецы зело хлебали чай и жадно прощались с последними сбережениями табака. Обычной болтовни слышно не было, даже Палыч нынче открывал свой рот только затем, чтоб отхлебнуть из мятой кружки. Внешне завсегда угрюмый приказчик Тараканов сосредоточенно жевал травинку, но ни одно движение, шорох или тень густого вечера не ускользали от его внимания.

      Капитан, сидевший неподалеку рядом с Джессикой, тоже молчал: открывшаяся правда с Зубаревым раздавила Андрея, равно как и других. Бег времени и испытаний, потеря близких и не проходящий страх опасности не были столь сокрушительны, как след, оставленный Митрофаном…

      Согреваясь теплом друг друга, задумчиво перебирая пальцами волосы Джессики, Андрей пытался забыться, глядя на тусклую кровь заката. Но сон не шел, хотя и лишних движений делать более тоже не хотелось – бескровная, точно похмельная ломота и вялость заволокли всё тело.

      На широкой груди реки незаметно прочертилась и за-играла серебристыми бликами лунная тропа… В ее изменчивом отражении он увидел себя: уставшее, настороженное лицо, точно тень во ржи… человека, заглянувшего в студеную глубину грядущего,– и вздошье сей глубины затеняло лик, очертив на нем иные, пугающие своей чужеродностью черты.

      Еще в то время, когда приказчик раздувал задымившийся от искры мох и осторожно подкладывал кусочки сухой измельченной коры, Палыч, не обращая внимания на мокрую насквозь одежду, принялся спешно для господ строить из веток навес.

      Воткнув