Нестор-летописец. Наталья Иртенина

песни уже слагают.

      – Полоцкие волхвы и слагают, – хмыкнул Гавша.

      – Об Изяславе же слагать и некому, и не о чем. Киевская чернь на торжищах с разинутыми ртами слушает тех самых волхвов… Ты, княжий отрок, вот что реши. – Левкий наклонился к Гавше, приглушил голос. – Лучше ли при Изяславе о жалких гривнах тосковать или при дворе великого киевского князя Всеслава в бояре метить?

      – Так уж и в бояре? – засомневался Гавша. – Сперва бы в старшую дружину попасть.

      – Всеслав о дружине своей радеет, и в младших кметях у него не застревают. Что до боярства… Кто из киевской дружины первым поймет, что Всеслав вам не враг, тот и окажется с большей прибылью.

      – А ты? – Гавша настороженно изучал смуглокожее, горбоносое лицо исаврянина.

      – А я при митрополите. – Левкий развел руками. – Он один на всех ваших князей. Тебе думать, не мне.

      – Да я уж думал, – признался отрок.

      – И что надумал?

      – А ничего. В порубах сидят и Всеслав, и его дружина. Чего тут думать.

      После вина и мяса Левкий чувствовал приятную истому в теле. Не хотелось больше говорить о делах и князьях варварской Руси. Хотелось заняться образованием молодого дикаря. Великолепно невежественный, восхитительно вульгарный, объездивший не одну девку, этот дремучий скиф в вопросах истинного наслаждения оставался столь же девственным, каким родился.

      – Жаль, что ты не жил в Константинополе, при дворце императора. Там ты быстро изучил бы искусство придворной интриги, и заточение в темнице не казалась бы тебе большим препятствием. О, Константинополь – великий город. И люди там совсем другие, не то что здесь. Там умеют все делать по-настоящему, доходя до края и даже заглядывая за край…

      – Что ты на меня так смотришь? – грубо оборвал его Гавша.

      – Как я на тебя смотрю?

      – Как… – Гавша покривился, – как боярин Кила на козу.

      Левкий чуть было снова не расхохотался. Этот варвар его умилял.

      – Что ты знаешь о любовной утехе, отрок? Кроме задранных бабьих рубах ты в жизни ничего не видел, не понял и не ощутил.

      – А что нужно было понять? – недоумевал Гавша.

      – Что настоящая любовь многогранна. Пойдем.

      Левкий бросил на стол серебряный денарий, закутался в плащ. Отобранные у побитых варягов мечи остались лежать на скамье. Гавша силился понять, какого-такого меду он еще не опробовал в своей жизни, и недоверчиво шагал по пятам за исаврянином. Из-под стола его провожал вопрошающий взгляд задремавшего было пса.

      13

      После недолгого затишья вновь зашевелилось Дикое поле. На исходе лета степь вспучилась черной ордой, задрожала от ударов многих тысяч конских копыт, огласилась волчьим воем половецких разведчиков. Куманы двигались широкой полосой вдоль левого берега Днепра. Вброд и вплавь на конях преодолевали один за другим днепровские рукава – Орель, Ворсклу, Псёл. На Суле границы Переяславского княжества сторожила крепость Воинь. За Супоем, на Трубеже, стоял сам град Переяславль, там уже знали о нашествии. Выдвинутые