Фимаитина. Марк Львовский

веселья к долгому присутствию не располагала. Удивило Фиму большое количество совершенно ему незнакомых людей.

      И на следующий день, 26 ноября 1986 года, после непродолжительного таможенного досмотра, Сенькина семья выстроилась на площадке второго этажа аэропорта Шереметьево. Выстроилась в одну линию – Дора Абрамовна с большой клетчатой сумкой, Сенька с Кешкой на руках и Оля с клеткой, в которой лежала скрюченная от страха Тяпа. Они долго махали свободными от груза руками, потом, как по команде – а так, наверное, и было – повернулись и исчезли.

      Фима с Тиной возвращались домой со странным чувством и горечи, и освобождения. Слишком много было Сеньки в эти две недели. Были даже пропущены два семинара. Валерий Николаевич звонил и весело ругался.

      – Валерий Николаевич, позвольте вам не поверить, что без нас семинары что-то там теряют!

      – Фима, неужели вы не понимаете, как сказывается на настроении семинара отсутствие привычных лиц?! Ладно, с отсутствием вашей физиономии ещё можно смириться. Но без взволнованного, красивого личика вашей жены!..

      Фима, добавляя немного приятностей от себя, пересказывал этот разговор Тине и снисходительно улыбался при виде светоносной её улыбки в ответ.

      Как и полагается, уже на следующий день Фима сочинил посвящённое Сене стихотворение:

      Тишиною граница объята,

      Ни овчарок тебе, ни застав…

      «Шереметьево» – щедрая плата

      За надежду, за муки, за страх.

      Снова проводы… Белые лица

      И глаза во вчерашнем вине.

      «Шереметьево» – это граница,

      Перейти что досталось не мне.

      – Ах, не плачь, мы увидимся скоро…

      Только плакать кому, как не нам?

      Я, граница, тобою расколот,

      Как полено – меж глаз, пополам.

      И хотя говорить уже не о чем,

      В каждом слове отчаянье тая,

      Пристаю к тебе с просьбою мелочной,

      Чтобы только продолжить тебя.

      Как команда, посадка объявлена…

      И щека твоя, друг, холодна.

      Посади в честь оставшихся яблоню,

      Может, нас и дождётся она…

      Вот и всё… И дорожками гладкими

      Из сияющего дворца

      Мы выходим к шоссе Ленинградскому,

      Чтобы ездить им в оба конца…

      – До слёз трогательно, – сказала Тина.

      – Раньше ты говорила: «Мне очень нравится».

      – Я поумнела под воздействием Липкина, Лиснянской и Карабчиевского.

      – Я – тоже. И, как следствие, понял, что меня отличает от Карабчиевского.

      – И что же? – с некоторой тревогой в голосе спросила Тина.

      – Для него творчество равноценно дыханию. Перефразируя Окуджаву: «Если пишешь, значит, дышишь». А я пишу стихи только, когда что-то случается. Если бы ничего не случалось, я бы не написал ни одной строчки. Мало