Кукурузный человек. Анатолий – Кавана

током своего рухнувшего благосостояния, пронзал мою стеклянную оболочку тускнеющих словно угли, двух, кроваво-черного цвета глаз, экс-питчер бейсбольной команды «Индейцы Кливленда», облокотившись своим треснувшим вдвое телом, перевалившим в день своего религиозного обращения в ислам за двести двадцать фунтов, на хрупкую плоть крепкого посоха, вырезанного из алюминиевого сплава убитого тела немецкого мессершмитта.

      – Давно, прям жалко сколько времени потрачено. Но, надо же как-то сводить концы с концами, – немного раздраженно, парировал я, утоляя свой голод газированным напитком «Миракл бади». Вращаясь затонувшим японским авианосцем в религиях радикального индуизма, на шестьдесят седьмом градусе северной широты.

      «Ты точно такой же, как и они, Гийом! И за – это, ты, и ненавидишь их!», – не отпускал меня, цепляясь резиновыми галлюцинациями моих выборочных снов, растущих ассиметричной моделью биополярности на брошенном знамени французских кавалеристов, выплескиваясь наружу апельсиновым сидром, концентрированный голос Джона Дюпона, в моей кукурузной голове.

      Лицемерие, паутиной не отожествленных образов и пустых ненужных слов, окутывает наши проданные греху души. Мы, вскрываем осколками разбитых надежд, свои отрешенные комплексы и модифицированного сплава обиды, пытаясь изо всех сил быть успешными в глазах современного пост-маргинального общества; унижая ложью миллиардов вероотступников своих вчерашних знакомых и вчерашних друзей. Нас бросили в океан, но, так и не научили – плавать… И какая теперь разница, что сегодня тебе нечего есть, и нечем платить за квартиру; что от тебя кто-то ушёл, окончательно сжигая мосты, и что ты потерял работу, если через год ты все равно не вспомнишь – об этом…

      Сложилось вполне четкое и разрушающее меня изнутри – ощущение… Ощущение того, что этот Город никто и никогда – не покинет; он как интоксикация, пагубная зависимость, наркотическое опьянение… проникал глубоко внутрь, в самые засекреченные уголки деструктивного сознания деформированной психики, навечно – парализуя тело: бесконечным циклом суицидального трипа; калейдоскопом инертного бега, замороженным в серости одинаковых будней провинциального Города; твоей умалишенной детской мечтой… тотальной нищетой, прыжками с крыш, алкоголизмом, разводами, избиениями… Медленно умирающей в алгометричном коде твоей безысходности, под меланхоличный стон Слепого Вилли, на обнаженном перекрестке в Кларксдейли, где Роберт Джонсон продал свою душу за право играть блюз… галлюцинацией лучших дней, сладких, как утренний йогурт Путина…

      Те, забытые миром храбрые герои твоей сахарной юности, кто, когда-либо делал жалкие попытки покинуть этот Город, рано или поздно, все равно – возвращались назад… те, кому все же посчастливилось вырваться, и затеряться где-то (от Южных морей до Ванкувера; от Вест-Индии до Ист-Индии; в Полинезии, Меланезии, Австралии и Новой Зеландии; Северной, Восточной,