Синее слово. Екатерина Беляева-Чернышёва

давнего – в дом, нараспашку дверь.

      Отошедших с миром – Тебе в ладони.

      Если можно: куда же меня – теперь?

      Не ропщу – мне ли дерзкое молвить слово!

      В день труднейший ведома твоей рукой,

      я и горькую долю принять готова —

      а свобода – вот так – мне дана впервой.

      Не могла и представить – легко и вольно —

      не надеясь любила, едва дыша,

      и не знала сама, как мне было больно,

      как была несвободна моя душа!

      А теперь… Ах, разлука пускай, тревога —

      но любить – и услышать в ответ: «Люблю»! —

      разве это возможно, не слишком много?

      Боже, Господи! Благодарю!

      VIII. ПОЛЁТ

      Кто мне дал – бескорыстно – вечность?

      Кто меня научил летать?

      Свойство высшее, человечность —

      вот и встретилось мне опять.

      Пить взахлёб из-под неба-свода

      синь-заоблачные края…

      Неужели она, свобода —

      целиком, насовсем – моя?!..

      Здравствуй, небо моё,

      крылатый,

      здравствуй, ветер,

      моя отрада,

      здравствуй, жизнь моя,

      невозможный,

      здравствуй, здравствуй,

      моя весна!

      IX. ПОСТСКРИПТУМ

      Что ж, по знакам, как по столбам,

      отмечающим километры,

      пробирайся к своим крестам,

      подбирая слова и ветры.

      Что же, выбрано – решено.

      Время будет дотошно строго.

      Нам судьбы на двоих дано,

      одному это слишком много.

      Всё возможно пока ещё;

      синей складкой взметнётся тога,

      ляжет жизнь на твоё плечо

      безупречной ладонью Бога.

      «На строке чужой, на взлёте, взмахе крыл…»

      На строке чужой, на взлёте, взмахе крыл,

      помоги мне удержаться, строгий Бог.

      Невозможно, невозможно, нету сил —

      Этот голос, эти ритмы, этот слог.

      Вся бессильная словесная труха,

      все ответы и пути, теченье вод

      перечёркнуты звучанием стиха,

      где литая интонация живёт.

      И живая, неподдельная, как стон,

      нарастая, тихо, исподволь она

      подчинит себе глубинный рокот волн,

      рокот моря, потемневшего до дна.

      Так на счастье, на мученье и беду,

      перехлёстывает пена прямо к нам

      (так воздушные потоки ерунду

      легковесную вздымают к небесам).

      Позабыв свои огрехи и грехи,

      задыхаясь, спотыкаясь и спеша,

      в том горниле, где он выплавил стихи,

      каждый раз переплавляется душа.

      «То ли «нет», то ли «да…»

      То ли «нет», то ли «да».

      Синеватая наледь.

      Вот и всё. Холода.

      Ничего не исправить.

      Ты не то, чтобы лишний,

      но грустит у перрона

      поезд в Нижний —

      всего-то четыре вагона.

      Гам. Дымит самокрутка.

      (Ночи