До ледостава. Юрий Сбитнев

медвежья тропа.

      – Шли как по улице Горького, – сказал Многояров, не сбрасывая рюкзака, сел, сдвинул на колено полевую сумку, достал карту, сказал: – Возьми образец.

      В душе негодуя, на что – и сам не мог понять, но внешне оставаясь спокойным, Комлев скинул рюкзак, принялся сначала молотком, а потом руками сдирать упругий слой мошевины. Закопушка получилась глубокой, но, кроме живых корней, мха и перегнившей падалицы, под руки ничего не попадалось. Комлев вынул из мешка штыковую лопату, вырубил черенок, насадил его и стал копать. Копал осторожно. Лопата была сделана специально для отбора проб при шлиховании, края к черенку были сильно закруглены. Служила лопата Комлеву уже многие годы, и он берёг её.

      Всё время, пока Комлев копал, Многояров писал.

      «Хорошо тебе карандашиком чик да чик, – с досадой думал Комлев и тут же тушил это чувство, понимая, что Многоярову ничуть не легче в маршруте, чем ему. – Да ладно. Он мужик фартовый, классный… Спас меня нынче… А рюкзачина у него потяжелее моего, – уговаривал себя, но в голову лезло другое: – А коли найдёт месторождение, золото к примеру, вот оно как пёрло все эти дни, премию загребёт. А мне – Карле, который корячится, шиш. Ишь ведь дотошный – то ищет, чего не терял… Всегда так – им всё, нам – ничего…»

      Шурф получился глубоким. Рыть было трудно. В пахах жгло огнём. И всё-таки добрался до каменного выхода. Сел, отдуваясь, вытирая тяжёлый пот с лица, подумал: «Надо было с реки пару камней захватить. Что там, что тут одинаковы они, а так и пупок сорвёшь». Покурил, выбил молотком сырой ноздреватый песчаник, вылез из шурфа, протянул два образца Многоярову.

      Тот, никчемно глянув на камни, разбил один из них молотком и выбросил, на другой даже не глянул, пропустил меж пальцев и отряхнул ладони.

      – Попусту, значит, копал? – буркнул Комлев. Не ответив, Многояров, снова склонившись над тетрадью, стал безразлично напевать:

      – По-пусту, по-пусту. По-пусту, по-пусту.

      Досада душила Комлева. Он ненавидел сейчас Многоярова. Всё было вызывающим в облике геолога, но особенно крупная родинка у правого уха. Это коричневое пятнышко с белесым колечком волоса всегда было неприятно Комлеву, а сейчас будто бы нарочно лезло в глаза. «Ишь ты, в родинках, счастливый! Хоть бы волос остриг этот! Тошно глядеть!» Он лёг в траву. Земля была холодной, и злость немного поутихла. «Будто я ему и не человек, будто и нет меня здесь».

      Многояров, закончив писать, спустился в шурф, повозился там недолго, оглядывая стенки и обстукивая дно, присвистнул.

      – Если на каждой точке по такому шурфу бить, немного мы пройдём сегодня.

      Вылез, отряхнул с колен мокрую землю, поднял на плечи рюкзак.

      – Двинули, Николай!

      Комлев мигом вскочил, нашаривая ещё с закрытыми глазами рюкзак. Многояров пошёл вперёд не оглядываясь.

      Снова остановились на голой вершине сопки. Тут песчаный плиточник был рассыпан меж белого налёта ягеля – нагибайся и бери образцы.

      – Куда дальше двинем? – спросил Комлев.

      – А