До ледостава. Юрий Сбитнев

всё, другому ничего, – бормотал Комлев, развязывая свой рюкзак. – Так нельзя!

      – Можно. Что с пробами?

      – Отобрал. Там вот озерцо чёрное, вонючее. В нём сохатый завяз. Вроде б ещё живой…

      – Как живой?

      – Ну да. Только глаза у него побиты и сам уже на издыхании.

      – Где это?

      – За листвячком!

      Многояров взял карабин и, неся его в опущенной руке, ушёл в чащобник.

      Гулко, на весь калтус, грянул выстрел, и эхо ещё долго катало его от лиственичного сколка на болоте до тайги и обратно.

      Как ни пытались выйти на днёвку в тайгу, пришлось зашабашить среди болот, на сухом островке. Поискали пригодную для варева и питья воду, но не нашли. На малом огне вскипятили чай, аккуратно слив воду из фляжки в котелок. Каждому пришлось по кружке. Пили экономными глотками, размачивая сухари и закусывая тушёнкой.

      – Ничего, – улыбался Многояров. – У ручья отопьёмся, каши наварим – за две варки.

      – Что готовить будем?

      – Давай гречку, а?

      – Точно.

      Многояров опрокинул кружку и долго держал её у губ, откинув голову.

      К вечеру выбрели на выходы известняка. Работая молотками, выбивали образцы, каждый Многояров рассматривал тщательно, не то что те, утренние из шурфа.

      Комлев, отвалив от глыбы крупный осколок, тоже долго разглядывал его, даже понюхал и понёс Многоярову.

      – Николаич, глянь-ка, какой занятный камушек я добыл.

      В холодной глубине камня холодели и мерцали останки первых земных существ, крохотных жителей великого океана, шумевшего тут миллионы лет назад.

      – Фауна! Фауна, чёрт возьми! – выдохнул Многояров. – Она! Честное слово – она! – Глаза его были горячими и влажными. – Наконец-то. Да понимаешь ли, Николай свет Борисович, что ты нашёл сейчас! – Многояров поднёс образец к губам, дыхнул на него, морозцем задёрнулось светящееся оконце в неизмеримо далёкое прошлое. Многояров рукавом осторожно протёр его, и снова замерцал нездешний свет великого океана.

      То незначительное, что призрачно чернело в камне, заслонило сейчас от Многоярова весь мир.

      Комлев вспомнил, как рабочий Трусов, ходивший с Многояровым несколько лет подряд по Приохотью, рассказывал: «Лезем мы по осыпи, лезем. А она вся живая, дышит. Того гляди сбросит с себя; кое-как вылезли на вершину, а она – нож. Позади осыпь крутая, долгая, вниз глядеть страшно, а впереди того хуже – подрез и пропасть, жуть – в горле холодно, как туда глянешь. Сидим мы верхом на этом самом ноже, смекаем, как тут быть. И вдруг Алексей-то Николаевич ка-ак начал из-под себя камни вышвыривать. Копается под собой, швыряет и швыряет. Осыпь ожила, гудит вся, поехала-а-а. «Николаич, кричу, что вы?! Осыпь сдвинется, погибнем!» А он мне: «Погоди, брат, я, говорит, фауну нашёл!»

      Было это уже лет восемь назад, а вот запомнился трусовский рассказ.

      А Многояров уже не то чтобы объяснял, втолковывал Комлеву:

      – Понимаешь, в этом районе ещё ни разу не было найдено ни флоры, ни фауны. Не было ни одного