Кордицепс. сергей михайлович жолудь

Хотя он прекрасно понимал всю бредовость подобной ситуации, от подобных ощущений избавиться не мог. Чья-то незримая тень следовала за ним повсюду, и тяжелый взгляд этой тени он постоянно ощущал на собственно затылке. И когда писатель пытался разобраться, что происходит, то вгонял себя в состояние тихой паники, а в таком состоянии внятно соображать не мог, потому грядущую сессию завалил. Как на зло, ни один преподаватель не вошел в его сложное положение. И вот в один из дней тени сошлись. В полдень или чуть позже. Он и сейчас прекрасно помнил тот момент, когда Патош обрушился на него всей своей нахрапистостью и, дергая за плечи, приказал прервать телефонный разговор. Именно приказал, что впредь дозволялось только маме, но это была ее работа, от остальных подобного писатель не терпел. Хотя, вся бравада обычно заканчивался надутыми щеками или бегством, в тот момент он просто недоуменно опешил, растерялся и робко подчинился. Он никогда раньше не видел этого странного Патоша, но почему-то сразу же его узнал. Этот тяжелый взгляд, который неделями сверлил его затылок, словно рентген, проникая в самые потаенные места, нельзя было не узнать. Но, как ни странно, писатель не испугался. В нем возникло другое чувство, но не было таких слов, чтобы его описать. И даже теперь, когда слово стало его работой. С подобными ощущениями и стал ассоциировался у него этот странный тип. Так и стояли, молча, переваривая друг друга. Затем Патош рассмеялся, громко и противно, не обращая внимания на окружающих. Смех будто создавал вокруг него облако, и писатель, спрятавшись в нем, поспешил ускользнуть прочь. Не оглядываясь. Словно, боясь взглядом утянуть его за собой. Но Патош все же настиг беглеца во дворе, снова хлопнул по плечу и начал рассказывать обо всех вещах на земле. Быстро, неразборчиво, но очень откровенно и просто. Как лучшему другу или знакомому детства. И так продолжалось еще около года. Патош находил его в самых разных местах, никогда не обращая внимания на окружение или обстоятельства. Мог ворваться на лекцию с криками или даже угрозами, представившись сотрудником полиции. Мог спокойно занять место в соседней кабинке в туалете и снова рассказывать обо всем на свете, но только не о себе. И, правда, о нем писатель практически ничего не знал. Только идиотское прозвище и отсутствие каких-либо моральных принципов. Писатель даже не знал, учился ли Патош в этом университете или просто приходил портить ему жизнь. В общем, он не был человеком в полном смысле этого слова. Хотя, с другой стороны, может быть, только он и был человеком в полном смысле этого слова. И какой, вообще, смысл в этом слове…

      – Надо увидеться,– напомнил Патош о себе из телефона,– только не говори, что ты занят, я возле подъезда, спускайся.

      – Но, я действительно за…,– попытался отвязаться писатель, но длинные телефонные гудки не умеют слушать.

      На улице поднялся ветер. Перо на его странной альпийской шляпе трепетало, как сердце перед долгожданной встречей. За минувшие годы он практически не изменился. И все также улыбался при виде друга.

      – Привет,– несмотря на