Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

момент стал господином его жизни и смерти.

      – Стой! – крикнул, зная, что полоумный не ослушается.

      Они стояли и смотрели друг на друга, человек, не понаслышке знающий, что такое смерть, и человек, неожиданно понявший, что может убивать. Бог знает, сколько они так смотрели. Пустынны были улицы села, пусто было синее небо над ними, молчал ветер, молчала в полях измокшая под недавним дождём деревенская животина. Текли под уклон в сторону оврага ручьи. А те двое всё смотрели друг на друга, словно искали что-то один в другом. В глазах Соловьёва не было страха, лишь пристальный интерес. Ребёнок же лучился новыми, неизвестными доселе чувствами.

      – Я могу сделать с ним всё, что хочу! – читалось в детских глазах. – Всё! Я сам! Один! Я могу всё! Всё! Свобода!

      Мальчик почувствовал, что он может сейчас бросить камень и разбить вкровь это внимательное лицо, снести бровь, разбить губы, выбить глаз.

      – Вот этому высоченному, как амбар, мужику!.. Я могу!.. – билась в нём радость. – Вот этот лоб!.. Вкровь! Щёки эти! Нос! Вдрызг!..

      Волны, большие, пьяные, перекатывались через его тощее, как клетка из жёрдочек, тело.

      – Уши эти! Губы! Всё! Сломать, разбить! В кашу! Я могу!

      Кровь билась в его груди, шумела в ушах. Он понял, что может даже убить этого человека. Легко, свободно, без сожаления и глупых сомнений.

      Восторг свободы захлёстывал его, он тонул в нём, как в реке.

      – Граша! Ты что, потвора, творишь? – нежданно закричала издали черноволосая хозяйка. – А ну брось камень! Брось, чуешь? Ишь, удумал, шмаркач, каменьями кидаться! Давно палки не пробовал? Вот я тебе сейчас выдам!..

      Ребёнок, бросил камни и торжествующе прошёл мимо Соловьёва.

      – Всё можно! Всё!.. – шептал он сам себе на ходу.

      И Соловьёв вдруг понял, что вот это «всё можно» пацан пронесёт теперь с собой через всю жизнь и ему отчего-то стало не по себе.

      Соловьёв проводил его долгим взглядом, впитывая движения и вихляния человека, открывшего для себя, что «всё можно».

      Мальчик шёл, не оборачиваясь, но по всему было видно, что возвращается он совсем не в ту деревню, из которой ушёл.

      Прибытие Сенина

      Его взяли на окраине села под стрёкот ночных кузнечиков, мигание звёзд и шёпот заблудившегося в траве ветра.

      Ночь он провёл под замком в амбаре.

      – Утром контрразведка разберётся, что ты за птица, – сказал, седой, как дым, номаховец, закрывая дверь.

      – И тут контрразведка? Я из самой Москвы к вам пробирался, чтобы не слышать больше этих поганых слов «ЧК», «особый отдел», «контрразведка»…

      – Спи. Завтра разберутся.

      – И всё равно я рад быть с вами! – крикнул в закрытую дверь Сенин.

      Он остановился посреди тёмного амбара, вдохнул с детства знакомые запахи хлеба и сухости. Поднял голову, расстегнул пиджак, сунул руки в карманы.

      – Я у Номаха, – сказал вслух. – Получилось же, чёрт меня возьми! Получилось! Я у Номаха!

      – Вот расстреляют тебя завтра в полдень, небось не обрадуешься, – раздался голос с другой стороны двери.

      – Эх, ты, дура-ягодка! – не переставая смеяться,