Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

огромном безводном мире пепла и жара.

      Солнце всё ближе и ближе. Оно растёт, встаёт над горизонтом, отодвигает чёрное небо, заслоняя его собой.

      Растёт жар, идущий от солнца. Дымится форма на Номахе и его товарищах. Лопаются ремни и пояса, опадают в пыль кобуры и сабли.

      Истлевает и падает упряжь коней, и они идут, больше не направляемые людьми, словно осознав цель похода и приняв её как свою.

      Бьют через всё небо огненные молнии, трещат и лопаются скрепы мира.

      Отряд Номаха въезжает в солнце.

      Земляника и аэроплан

      Земляника тем летом уродилась совершенно небывалая. Выйдешь в поле, всё вокруг словно кровью забрызгано. Ягоды крупные, чуть не с вишню размером, да только разве сравнится какая вишня, даже самая сладкая, пусть даже из барского сада, с вольной полевой ягодой! Не сравнится. Ни запахом, ни вкусом, ни видом.

      Девки рассыпались по окраинам оврага. Подобрав подолы юбок, опустились на колени и собирали в высокие, широкогорлые махотки тёплые, шершавые, отрывающиеся с упругим щелчком ягоды.

      Маша, закинув за спину толстую косу, ползала по полю, раздвигала резные листья, вылавливала пальцами яркие комочки. Нет-нет, да и забрасывала самые крупные и зрелые себе в рот, оглядывалась с некоторой опаской вокруг, не заметил ли кто? Есть ягоды во время сбора у девок считалось чем-то почти неприличным. Дома ешь, сколько хочешь, а в поле ели только нерадивые, да ленивые.

      Махотка наполнялась, колени от долгого ползания по жёсткой траве начинали гореть, но Маша не останавливалась. Показывать усталость или чувствительность к боли тоже считалось плохим знаком. Украдкой она отирала исполосованные красными рубцами колени, а то и вовсе усаживалась и обирала ягоды сидя, блаженно вытянув ноющие ноги.

      Солнце парило. По ложбинке меж грудями, по спине текли щекочущие, будто жуки, капли пота. Волосы под платком намокли. Маша сдвинула его на затылок, села, отёрла со лба и щёк выступившую влагу. Промокнула пот на груди.

      – Ох, жарыния, – произнесла, подражая матери, и даже не замечая того.

      – Натах! – крикнула ползавшей неподалёку сестре.

      – Да! – отозвалась та, не поднимая головы.

      – Жарыния, говорю, какая.

      – Не приведи бог. Погорит всё, – ответила та, тоже подражая матери.

      – С Троицы дожжа не было. Погорит, – согласилась Маша и принялась перевязывать платок.

      Вспомнилось, как вчера на выгоне смотрел на неё Васятка Новиков.

      – Да ну, – засмеялась она про себя. – На татарина похож, хоть и грамотный.

      Вспомнились переливы гармошки, визгливые, забористые до бесстыдства частушки, когда и девки и парни старались перещеголять друг друга, кто солёней задвинет. Из девок, понятно, первыми были те, что пошалавистей и, по слухам, не одного парня, да мужика по стогам, да закутам приветили.

      Маша дёрнула плечом, затянула тугой узел под подбородком.

      Рядом оказалась Веруха-соседка. Сверкнула из-под платка беспокойным блядским глазком.

      – Слыхала, Нинка Мишухина надысь Васятку в ригу к себе зазвала, да и того…

      – Чего,