Изыди. Вячеслав Владимирович Стефаненко

бабки, её мужем ― нашим дедом. Дед умер до того, как мы с Виталькой появились на свет, а его красавица-печь служила нам верой и правдой. Дед отделал её цветными керамическими плитками в причудливых рисунках. Мы с братом часто играли в нашу игру. Один накрывал рукой какую-нибудь плитку, а второй должен был угадать, какую именно: с петушком? с собачкой? с коровой? с домом? Я регулярно накрывал плитку с изображением домика, и Виталька всегда угадывал, а потом подшучивал надо мною: «Эх ты, малой! Хоть бы раз другую, что ли, загадал». Но и в следующий, и в последующие разы я упрямо накрывал именно эту. Бабка называла плитки изразцами. Я это слово ещё не выговаривал, поэтому именовал их «заразами» ― Виталька и бабка смеялись, и я заливался смехом вместе с ними.

      В доме витал какой-то непонятный запах, который я почему-то обожал. Я любил погружаться в это невидимое ароматическое облако, оно меня успокаивало. Вдыхая запах, я давал волю воображению и, к примеру, сказка про Емелю и щуку, которую читала мне мать, становилась самой настоящей реальностью. Мне казалось, что вот-вот с русской печи с «заразами» спрыгнет сам Емеля, потянется и скажет: «А ну-ка, вёдра, ступайте за водой сами». Я много раз пытался разгадать этот запах, но так и не смог. Он представлял собой смесь ароматов только что выпеченного хлеба, деревянных полов, парного молока и чего-то ещё. Ощущался и какой-то другой, неизвестный мне запах. Возможно, так пах веник из гусиных перьев, которым бабка выметала из печи золу, или сама зола? А может быть, это был запах кошачьих остро пахнущих струй?

      К слову, производителя этих струй ― рыжего кота Фёдора ― мать по бабкиной просьбе несколько раз уносила в мешке к себе на завод. Кот гулял по цехам с таким видом, будто там и родился и лучшего места обитания для него не существует. Его видели в токарном цеху, на складе, но больше всего коту приглянулся цех мягкой мебели, где работали одни женщины, они охотно его подкармливали. Но Фёдора всегда манил дом ― так же, как и меня. В первый раз кот вернулся через месяц, в последующие разы ещё быстрее. После нескольких попыток избавиться от кота бабка махнула рукой: «А-а…» Я этому очень обрадовался, потому что дом без кота казался мне неуютным.

      Кот Федор был не просто рыжим, а огненно-рыжим и, как и все рыжие, хитрющим. Помню его далеко не безобидные проделки… Банка с молоком неизменно стояла на огромном обеденном столе напротив окна, а внизу всё время крутился Федор. Если случалось оставить его без внимания, кот мгновенно вскакивал на стол и принимался жадно и быстро лакать молоко. Особенно он любил, когда выключали свет ― буквально через несколько секунд раздавались хлюпающие звуки, и мы понимали, что котяра пьёт наше молоко. Потом, когда глаза привыкали к темноте, мы лицезрели в оконном стекле его отражение.

      – Ах ты, пройда! Ну чистый пройда! Молоко хлешшить ― не напасёсси! ― причитала бабка.

      Когда она умерла, дом продали, и кот достался новым хозяевам. Деньги же, вырученные за недвижимое имущество, дочери поделили между собой. И поделили плохо: