Драматургия. Артур Олегович Лазарев

составляют углы пирамиды, на вершине которой Одиночество – одиночество каждого перед Богом. Эта мысль, поставленная во главу угла, сделала всё философское творчество Сёрена воистину масштабным и бесконечным для осмысления, ведь помимо того, что она затрагивает все три основные теолого-философские категории (человек, Бог, бытие), она также добавляет четвёртую – пустоту. Я имею в виду именно ту пустоту, которая находится между Богом и человеком, именно ту пустоту, что окружает каждого из нас в ходе всей жизни и которую мы пытаемся каким угодно образом заполнить. В целом же это вылилось у Кьеркегора в учение о трёх стадиях человеческого существования. С его точки зрения, на первой, эстетической стадии человек живёт одним днём, выбирая себе нескучные занятия и предпочитая красивую обложку содержанию. На второй стадии человек через призму Отчаяния приходит к разуму и долгу, предпочитая ответственность безответственности и делая свой выбор, повинуясь голосу совести. Третья стадия отмечена Абсурдом, ведь человек приходит к абсолютной Вере вопреки разуму. Это, если угодно, путь Петра и Андрея, путь святого. Но это сравнение было бы близко нашему, православному пониманию, а Кьеркегор предпочитал анализировать Ветхий Завет. Там и нашёл он своего «частного мыслителя», которого поставил в противовес всей классической немецкой и даже греческой философии. Я имею в виду Иова. «Вместо того, чтоб обратиться за помощью ко всемирно знаменитому философу или к professor’y publicus ordinarius, мой друг ищет прибежища у частного мыслителя, который знал все, что есть лучшего в мире, но которому потом пришлось уйти от жизни: у Иова, который, сидя на пепле и скребя черепками струпья на своем теле, бросает беглые замечания и намеки. Здесь истина выразится убедительней, чем в греческом симпозионе», – с этой мысли Кьеркегора начинается труд Льва Шестова «Киркегард и экзистенциальная философия». Принято считать, что именно эта книга нашего соотечественника заново переоткрыла Сёрена в Европе, принеся ему не только местную, но и мировую славу. Правда, посмертную. В самом этом факте также можно усмотреть нечто библейское, ведь сами по себе пророки новых идей чаще всего при жизни остаются невостребованными. Лишь потом, когда по их следам идут всё новые толкователи, они обретают заново голос и говорят с нами через этих своих последователей, словно пытаясь донести то, что не успели при жизни. И в этом плане философия, как и всё живое во Вселенной, не умирает, но лишь вечно переливается из одного сосуда в другой.

      Так, перебравшийся во Францию Лев Шестов по совету великого немца Гуссерля вдруг открыл для себя на старости лет работы Кьеркегора и был немало ими поражён. Объяснить это можно тем, что Шестов, как и его неожиданный датский «ментор», немало тяготились доминирующей гегелевской философией духа и немецким классицизмом в целом – они предпочитали устремлять взоры к античному Сократу, который прославился тем, что не исповедовал готовые философские принципы и системы, а подталкивал