от них отличался, но, помимо свободы физической, мне хотелось ещё и свободы мышления или хотя бы размышления, а это было возможно только в диалоге с теми, кто уже как минимум ступил на этот путь… Но люди чаще всего озадачены весьма примитивными вещами, такими как политика, садоводство, налоги, спорт, болезни или погода. Им попросту неинтересны и непонятны вопросы социологии, психологии, философии. Их отталкивают абстрактные нематериальные вещи, потому что эти вещи не сделают их богаче или счастливее. Они если и задаются глобальными вопросами, то лишь тогда, когда у них уже готовы ответы, которые чаще всего попросту примитивны и не имеют никакого отношения к реальности. Так, к примеру, в Средневековье во всех бедах винили колдунов или евреев, а в наши дни – мировое правительство и чей-то коварный заговор. Но хотя эти обывательские стереотипы и весьма удобны для уютного существования в своей скорлупе, они не решают никаких проблем, а лишь укореняют их. Человеку вообще свойственно стремиться к упрощению всего и вся, к постоянной классификации и упорядочению окружающего мира, что затем порождает стереотипное одноуровневое мышление. Навешивая ярлыки на людей и предметы, на явления и проявления, мы освобождаем себя от труда реального познавания и сопереживания, а, следовательно, снимаем с себя всякую ответственность. В политике это зачастую заканчивается укоренением идеологизма и концлагерями, а на бытовом уровне – пренебрежением к окружающим и замыканием в себе. Причём это свойственно даже весьма образованным и неглупым людям, которые, проделав довольно небольшой путь саморазвития, считают, что у них есть теперь законченная картина бытия и они вправе судить обо всём на свете. Воистину более всего опасны те, кто вооружён полузнанием и полуправдой… Моя любовь к философии всегда происходила ещё и оттого, что в этой самой философии нет и не может быть никакого законченного восприятия мира, а есть, напротив, бесконечный процесс погружения, который обречён длиться с начала времён до самого их конца. И если прикладная наука занята природой и вообще всем внешним, то должен же кто-то брать на себя труд вглядываться во внутреннее, человеческое.
Здесь стоит впервые упомянуть термин «экзистенциализм» – ключевое слово всех этих размышлений, вот уже много лет олицетворяющее любимые игры моего разума. Я вряд ли сейчас вспомню, с какого момента это слово впервые появилось в моей жизни, возможно, после прочтения «Стены» Сартра или «Постороннего» Камю, – неважно. Куда важнее для меня было то, что теперь я имел точку опоры, вымышленный некогда моим подсознанием дом, в котором я всегда свой. История философии – это история тысячи рек, впадающих в одно море Познания, но это море иллюзорно и абстрактно, ведь оно не претендует ни на правду, ни на истину. Ещё Сократу приписываются слова «я знаю, что ничего не знаю», и, если философии был бы необходим девиз, то я выбрал бы этот. Подобный девиз было бы странно услышать от физика или историка, но тем и притягательна философия, что основные
