Девять Жизней. Шестое чувство. Валентина Спирина

ребёнка. Девушка протянула руку и провела по спутанным соломенным волосам. Саша поднял голову, посмотрел на неё в упор (каким измученным и тревожным стал его взгляд!) и, почти дословно повторяя Лидины мысли, спросил громко, зло и надрывно:

      – Что ты со мной сделала?! За что?! В чём я провинился, что ты отплатила мне так жестоко?!

      И в этот момент Лиду почти оглушило такой неимоверной внутренней болью, что слёзы хлынули из глаз непроизвольно, сами собой. Не помня себя, пытаясь хоть как-то оправдаться, найти аргументы, хоть как-нибудь продраться сквозь эту невыносимую боль, девушка заговорила часто-часто, сбиваясь, путаясь, но продолжая говорить, искреннее, чем когда бы то ни было:

      – Мальчик мой… я гадкая, я самая отвратительная женщина на Земле, а может быть, и за её пределами тоже… я так страшно виновата перед тобой… видит Бог, я уже не хотела… то есть, да, тогда, позавчера, мне безумно хотелось безудержной мужской страсти, и я попыталась получить её от тебя. И вчера, влезая с утра в это пресловутое откровенное платье, я тоже ещё надеялась. Но потом, когда мы гуляли по Павловску, говорили так спокойно и откровенно, я передумала поступать с тобой так жестоко. Я так была далека от этого, я поняла, что чистота может быть гораздо сильнее и красивее соблазна. Мне захотелось от тебя доброй и преданной дружбы, не больше… Но тут, по каким-то непостижимым, необъяснимым законам природы, и сработала адская ловушка, подстроенная мною с утра. И я тоже, как видишь, попалась в неё безвозвратно. Наверное, ты прав, Бог есть, иначе кто бы мог придумать такой великолепный и безотказный механизм, чтобы смирить меня и научить чувствовать раскаяние?

      Саша всё смотрел на неё сквозь подступившие к глазам слёзы. И чувствовал, что для неё это первый порыв настоящей искренности, как для него – первый порыв настоящей страсти. И – да, он прекрасно понимал, что теперь его будущее священника загублено навсегда, и объяснил это Лиде, но пусть, пусть! Да пропади оно пропадом! Главное – Лида. О, как он ненавидел её сейчас за свою искалеченную жизнь – и как любил! Вот такую-настоящую, откровенную, беззащитную, не пытающуюся казаться сильной или слабой нарочно. Вообще не пытающуюся казаться.

      Лида тем временем продолжала распинаться. На неё обрушился такой шквал незнакомых доселе мыслей, что ей необходимо было выговориться. Она перешла почти на шёпот:

      – Боже мой, я такая ужасная… как я могла так поступить с тобой… лучше мельничный жернов на шею – и в море, так ведь там? – вспомнила неожиданно из Евангелия.

      Она стояла совсем близко, Саше стоило только протянуть руки, чтобы коснуться её. Он протянул, крепко обнял её и сказал тоже шёпотом, задыхаясь от волны нежности, снова подступающей к горлу и не дающей дышать:

      – Нет, нет. Кто из вас без греха, пусть первый бросит камень. Вот как там. И я лично первым брошу камень в того, кто посмеет сказать, что тебе нужно надеть на шею